Легкое поведение

Так случилось, что Мэй открыла для себя искусство самоудовлетворения в кабинете другого доктора, годом или двумя раньше. У нее было воспаление почек. Доктор протер ей промежность влажной салфеткой, порекомендовав делать то же самое дома два-три раза в день после мочеиспускания. Что за чудесные открытия последовали за этим!

Вскоре после этого, слоняясь по дому в дождливый день, она наткнулась на тайник в шкафу брата из серии «Любопытное и неизвестное». Здесь были редкий экземпляр знаменитого эссе «1601 год» Марка Твена, «Ароматный сад» в переводе Ричарда Бертона и «Тереза Ракен» Эмиля Золя. Ее школьный французский заставил попотеть над последним романом, но зато вознаградил портретом женщины, которая никогда не отказывала себе в удовольствиях.

— Я уже знала, что делает с женщинами самопожертвование. Видела это на примере своей дорогой мамочки и ее подруг, женщин, которые жили ради других, стремясь доставить удовольствие всем, кроме себя, — сказала она Моррисону.

Вышло так, что в благоуханных садах эротической литературы пробудились ее неопределенные желания.

— А тебе не приходило в голову, что это может привести к беде? Мне знакомо это стремление к вольнице, сам прожил с ним большую часть собственной жизни. Но для женщины, разумеется, это совсем другая история. Тем более если учесть те ожидания и ответственность, которые накладывало на тебя положение твоего отца в обществе.

— Ты прав, все было бы гораздо проще, если бы я родилась в другой семье. От женщин «низшего сословия» не ожидают того, что они будут охранять «цитадель любви» так рьяно, как это делают девушки из высшего общества. И рисковать им, по большому счету, нечем.

Моррисону почему-то вспомнилась известная военная хитрость китайцев — стратегия «пустого города», когда перед врагом разыгрывают представление, будто цитадель вовсе не охраняется, а потом, в момент триумфального вхождения противника в город, происходит внезапное нападение.

— Я никогда не понимала, зачем до свадьбы держать коленки сдвинутыми, — продолжала она. — Я знаю многих девушек, которые свято блюдут свою честь, зато между собой ведут такие разговоры, что уши вянут. Их soi-disant [21]невинность не имеет ничего общего с добротой, великодушием или заботой. Другие публично осуждают фривольных девиц, а сами тайком прелюбодействуют. Ненавижу лицемерие. Я считаю, что это куда больший грех, чем свободная любовь.

Моррисон мог приятно общаться с человеком за обедом, а потом в своем дневнике описать его как олуха, лизоблюда или зануду. Он сплетничал о женщинах раскованных, смелых и развратных с таким же удовольствием, с каким вступал с ними в отношения. Он вслух говорил о тех, кто подхватил сифилис, в то время как собственные переживания из-за воспаления яичек и прочих, куда более серьезных напастей доверял только своему дневнику. В этом смысле он был таким же, как большинство. И так же, как большинство, открыто выражал свое презрение к ханжеству и лицемерию.

— Ты должна знать, моя дорогая Мэйзи, что женщины, у которых постоянно сдвинуты колени, меня никогда не привлекали. Так что, пожалуйста, продолжай.

Мэй подчинилась. Она рассказала, как чуточку выпятила грудь навстречу пальцам доктора Фи, представив себе, что это пальцы Томми, робкого веснушчатого подростка с соседней улицы. Пару недель назад она, повинуясь мимолетной прихоти, затащила Томми за сарай в их поместье Палм-Нолл, которое построил ее отец для своей большой семьи в районе Вернон-Хайтс. Она легла на траву и попросила Томми встать рядом на колени. Он послушно исполнил приказ, словно загипнотизированный. Она подняла юбку своего легкого свободного платья, после чего непринужденно, как будто играла в куклы, положила его руку туда, куда ей хотелось. Интуиция, подсказывавшая ей, что ощущение от прикосновения чужих пальцев будет более волнующим, не подвела. После этого они с Томми встречались каждый день. Однажды она направила его свободную руку к своей груди. За три дня до ее визита к дантисту она уже сняла перед Томми юбки, и он зверем бросился на нее, лег сверху и долго терся, пока не кончил в собственные штаны. После этого он поспешно скрылся и с тех пор не возвращался. За все те дни, что они провели вместе, он не произнес ни слова.

Моррисон ловил себя на мысли, что истории Мэй, пусть даже неприятные для ушей любовника, были по крайней мере увлекательными, как сказки из-под пера Джона Клеланда или Фрэнка Харриса.

— Как выглядел этот Фи? — спросил он.

— У него были набриолиненные усы, концы которых он подкручивал вверх. Одевался щеголевато, а из ворота рубашки торчала мускулистая, жилистая шея.

Моррисон слегка приподнял голову, чтобы продемонстрировать свою шею. Но Мэй была поглощена рассказом и, казалось, ничего не заметила.

«Что ж, юная леди. Давайте заглянем в ваш ротик. Где болит?» — спросил доктор Фи.