Легкое поведение (ЛП)

Это правда. В детстве, мечтая о родительской любви, я была равнодушна к подаркам. Но трахаясь с отцом Пейдж, я открыла для себя притягательную силу денег и поддержки богатого человека, в обмен на секс покупающего мне любые классные вещички, какие я захочу. С мистером Каллаханом родители стали мне не нужны — он помог мне, так сказать, окончательно перерезать пуповину. Он помог мне еще очень многим в благодарность за регулярные минеты на заднем сиденье его «Ауди», пока его жена думала, что он на работе. Его деньги и покровительство наглядно показали мне, какой независимой можно стать, всего-навсего раздвигая ноги.

— Не знаю, Блэр… просто не знаю… Пожалуйста, не бросай меня. Я люблю тебя, — выдыхает он мне в живот и повторяет: — Я люблю тебя, Блэр.

Он начинает целовать меня везде, куда только может дотянуться, а я рассматриваю свое отражение в заляпанном пятнами зеркале над кроватью. Какие же пустые у меня глаза. Как бездонные ямы, внутри которых ничего нет.

Одна пустота.

— Если правда любишь, тогда отпусти. Мне нужно отсюда выбраться.

— А как же я? Как же мы? Все из-за того, что я женат?

Я смеюсь и сама леденею от этого смеха.

— Это вообще не при чем, Мэтью. Я уже все решила и не передумаю, что бы ты ни сказал.

Он отпускает меня и встает. Его широкие, мощные плечи — сколько раз они вздрагивали при мне от смеха или служили опорой моим ногам, когда он на меня ложился — обреченно опускаются.

— Однажды и ты влюбишься, Блэр, и я желаю, чтобы этот человек разбил тебе сердце. Когда это случится, ты поймешь, насколько это больно. Надеюсь, тогда твое сердце оттает, и в тебе проснется сострадание и человечность.

Меня так и подмывает сказать, что зря он на это надеется, но я молчу. Иногда молчание выразительнее любых слов.

— Мэтью, ну извини. Мне жаль, что тебе больно, но я думала, мы оба понимаем, что все это не навсегда.

Весь во власти переживаний, Мэтью не отвечает, только качает головой, потом бросает на меня прощальный тоскливый взгляд и скрывается в ванной.

Под шум воды я одеваюсь. Пока черное платье скользит по моему телу вниз, я позволяю себе подумать о мистере Каллахане в последний раз. Сердце сжимается, если вспомнить, как он взглянул на меня перед тем, как уйти в ванную, и я мысленно прошу у него прощения за причиненную боль. Надеюсь, когда-нибудь он простит меня. Я не стою того, чтобы так расстраиваться. Однажды он тоже это поймет.

Уже на пороге я в последний раз окидываю обшарпанный номер взглядом, но не затем, чтобы запечатлеть его в памяти, а наоборот — чтобы сбросить здесь все свои воспоминания, как балласт. Я уезжаю без багажа. Я не возьму с собой ни единой улыбки, ни поцелуя, ничего. Я беру только то, что для меня действительно важно; то, на что можно навесить ценник; то, что не причинит мне боль — все полученные от него подарки и деньги.

Разве не деньги правят этим миром?

Пока я закрываю за собой дверь, в сознание закрадывается крамольная мысль, что мистер Каллахан дорог мне чуточку больше, чем мне хочется признавать. Хотя, какое это имеет значение.

Давным-давно маленькая, никем не любимая девочка по имени Блэр дала себе обещание. Как обычно, она сидела в пустой комнате одна, и ее единственными свидетелями были ее пес и мягкие игрушки. Она пообещала, что никогда ни к кому не станет привязываться; что не позволит любви вновь захватить ее в плен и подрезать ей крылья. И тогда она будет спасена от страданий.

Что ж, вот и пришло время выполнить это обещание.

***

Через неделю.

Я бросаю вещь за вещью в свой красный чемоданчик. Шелк, хлопок, кружево, кожа — все оплачено моим телом. В комнату заглядывает мать.

— Чем это ты занимаешься? — спрашивает она. Ее идеально уложенные золотистые волосы выглядят на миллион баксов.

Я не утруждаю себя объяснениями. Перегнувшись через чемодан, дотягиваюсь до своего старого плюшевого медвежонка Винклера и кладу его рядом с сумкой Louis Vuitton, которую мне подарил мистер Каллахан.

Мать хватает меня за руку и разворачивает к себе лицом.

— Блэр, я с тобой разговариваю. Что ты делаешь? Отвечай.

Я выдергиваю руку. От ее ногтей на коже остаются красные полосы.

— А на что похоже? Собираю свое барахло и сваливаю из этого вонючего города.

— Следи за своим языком, Блэр. Я все-таки твоя мать, — осаждает она меня.

— Да ладно? — Фыркаю. — Я бы так не сказала.

И тут, не успеваю я пикнуть, как ощущаю первое материнское прикосновение к моему лицу лет за восемь, наверное. Но это не ласка и не поцелуй. Это пощечина.

Как и следовало ожидать.

Моя рука непроизвольно взлетает к щеке. Я потираю место удара, пытаясь унять жгучую боль от ее ладони.

— Как ты смеешь, — сопит она.

— Смею что? Говорить правду? — с издевкой спрашиваю я и улыбаюсь во весь рот. Меня прямо-таки распирает. — А знаешь, забей. Ты разве не рада, что я уезжаю? — Я окидываю ее взглядом, отмечая, какие дорогие на ней шмотки. Все куплены мужчиной. Сама себе она такое позволить не может. — Тебе же всегда было на меня наплевать.

Мать не ведет и бровью.

— И на что ты собираешься жить? У тебя нет ни профессии, ни работы.

Ха! Я смеюсь ей в лицо.