ЛЕГО

Мавка (так звали нашу героиню, а проницательный читатель уж догадался, что мы затеяли рассказ не ради старого жидовина иль, упаси боже, турка) имела прозрачные, как голубой озерный лед, глаза под бровями, словно нашитыми из немецкого бархата, длинные черные ресницы, белую-пребелую кожу, а более всего поражали длинные волосы серебряного цвета, то есть совсем седые, но не такие, как у старых старух, а шелковисто-переливчатые. Эту причуду природы Мавка обыкновенно прятала под платком, а иногда сурьмила дочерна и тогда делалась похожа на гурию мусульманского рая. Но здесь, среди своих, девушка спустила платок на плеча и с наслаждением подставляла лилейные щеки ветру. Это была мятежная натура, которой непогода и буря лишь горячили кровь. Кериму она была любовницей, если только можно назвать любовницей ту, которая то подпускает к себе милого друга, а то гонит. Янкель называл ее «дочкой», хоть девушка была ему не родня.

Кто она и откуда, не знала и сама Мавка. В раннем детстве ее украли на Украйне цыгане, залюбовавшись малюткой со сверкающими как серебро волосами, ведь кочевой народ падок на блёсткое. Она выросла в таборе, постигнув все цыганские науки до столь высокой степени, что в конце концов обворовала своих учителей. На груди у Мавки посверкивало монисто, утащенное ею у паридайи, цыганской царицы — та ценила сию реликвию дороже конского табуна и, сказывают, умерла от горя, а только девочка (ей тогда шел одиннадцатый год) была уж далеко.

Янкель встретил ее тому лет восемь на базаре в Яссах, где Мавка показывала честному народу ученого волка. Волк ходил на задних лапах, выл песни на манер волынки, люди разевали рты, а бойкая девчонка шныряла меж зеваками да шарила по карманам и кисетам. Приметив такой замечательный талант, Янкель позвал Мавку с собой, и с тех пор они были неразлучны. Немало всякой всячины намотала на ус (иль уместней будет сказать на локон) наша героиня с сим искусным педагогом.

Однако мы сказали, что в ладье плыли четверо. Четвертый был не человек, а тот самый волк по имени Аспид, Мавкин питомец. Она подобрала его осиротевшим волчонком в лесу, голодным, слабым и жалким. Ныне это был здоровенный волчина, матерый как тот миргородский будочник — нелегкая его возьми, и имени не вспомню… Козолупо не Козолупо, Будяга не Будяга, солидное такое прозвище, подходящее для стража порядка, ну пускай будет Пузодупченко… И вот возьми этот Пузодупченко… нет, Товстопуцек, припомнил! да замахнись своею алебардой на Аспида, прикидывавшегося овечьей собакой, так волк немедля скинул овчарочью шкуру и перекусил претолстое древко казенного оружия своими огромными клыками, будто хворостинку. Это ладно, на свете сколько угодно волков с острыми зубами, но штуки, которым научила Аспида хозяйка, составили ему славу «перевертня», то есть оборотня, внушавшую страх даже самым отчаянным головам, а средь Янкелевых знакомцев таковых было немало.

Пришло время рассказать, что отчаянная фелюка не просто так плыла к кавказскому берегу в погоду, когда честные моряки сидят по кабакам и с покойной совестью пьют горилку. Янкель был главарь шайки «качáков», как называют на Черном море контрабандистов, и вез из турецкой Добруджи в российские пределы груз превосходного восточного табаку, который потом горные абреки развозили по мирным и немирным селеньям, а бывало, что и доставляли в города.

— Вон и Ак-Сол, — показал жидовин на утес с белою верхушкой, проступивший сквозь вечернюю мглу. — Поворачивай к бухте. Алтынчи ждет нас и верно уж зажег огонь.

Плывущие говорили между собой на смеси украинского, молдавского и турецкого языков, но из милосердия к читателю воспроизводить эту тарабарщину мы не станем. Кроме самих качаков никто этого жаргона, в котором попадаются и вовсе черт знает какие слова, не понимает. Слово «алтынчи» или «алтынщик», к примеру, обозначает почтеннейшую должность хранителя воровской иль разбойничьей казны.

Судно направило свой острый нос к горлу небольшой бухты, едва различимому в быстро темнеющемся воздухе. Огня на берегу не было.

— Спит он что ли, шайтан, — проворчал Керим, тщетно вглядываясь в серую тьму. — Не вышло бы беды. Тут возьмешь чуть правей иль чуть левей, напорешься на камни.

— Вставай посередке, — велел Янкель, хмурясь. — Не бывало такого, чтоб он нас не встретил. Что-то случилось.

На глубоком месте, саженях в тридцати от берега, они бросили якорь. Главарь спустился в маленький ялик, привязанный иль, как говорят моряки, пришвартованный к корме фелюки.

— Ждите тут, — велел капитан. — Узнаю, что с Чаклуном.

Таково было прозвище алтынщика, проживавшего среди местных жителей под видом мирного обывателя. Все сделки с горными разбойниками шли через Чаклуна: он передавал товар и принимал деньги.

Лазутчик ушел, когда еще вечерело, а вернулся поздней ночью, и был он мрачнее тучи.