ЛЕГО

— Пустая трата времени. Я таких видывал. Ну что с тобой прикажешь делать, Митрохин? Везти тебя в тюрьму? Чтоб ты еще три месяца мучил следователя, а потом напоследок покрасовался на суде? Еще и сбежишь, тебе не впервой. Нет, душа моя. Ты стрелял по полиции, а это виселица. Что тянуть, государственные деньги тратить? Я прямо сейчас приговор и исполню. Будешь числиться как застреленный при вооруженном сопротивлении.

Он вынул револьвер, откинул барабан, вставил недостающие пули.

— Думаешь, пугаю? — Ротмистр отошел на два шага, поднял дуло. — Последний шанс. Подумай. Не когда-то там, через несколько месяцев, да может еще и выкрутишься, а прямо сейчас, здесь.

Психолог, подумал Картузов и выплюнул сгусток крови.

— Ну гляди. Отойди, Филимонов, забрызгает.

Правда выстрелит, понял Картузов, смотря в черную дырку. Не будет Ялты. Ничего не будет.

И ничего не стало. 

Часть четвертая БУБА

ШУСТЕР И РИОРИТА

Гром среди ясного неба

Однажды в начале октября, то есть в разгар сезона, по заслугам называемого «бархатным», в самое лучшее время южного дня, рано утром, на станции Тамань с московского поезда сошла молодая женщина, во внешности которой обычный человек, пожалуй, не заметил бы ничего примечательного, но человек проницательный сказал бы себе «однако!» и проводил бы пассажирку долгим взглядом. Впрочем никого проницательного на платформе не оказалось, и женщина — в руке ее покачивался замшевый чемоданчик — вышла на станционную площадь, не обратив на себя ничьего внимания.

Мы и сами затруднились бы сказать, что именно в ее лице было такого уж поразительного. Разве вот что. Ночью благословенную, но суховатую Тамань омыла гроза, после нее воздух стал свеж и сладостен, так что даже у железнодорожного милиционера смягчилась его суровая, застегнутая на все пряжки душа, и всему — природе, людям, бродячим собакам — захотелось жить и радоваться, а у приезжей были совершенно траурные глаза, и мерцало в них некое зловещее сияние, смысл которого затруднился бы определить даже человек проницательный.

Одета женщина была очень хорошо, так что сразу угадывалась столичная жительница, да не из каких-нибудь Печатников, с Шестой Шарикоподшипниковой улицы, а с самого что ни на есть Тверского бульвара, или, поднимайте выше, Пречистенки, которая не утратила своего лоска, даже сделавшись улицей анархиста Кропоткина.

Вышеупомянутый проницательный человек несомненно отметил бы, что гофрированная юбка пассажирки несколько помята, а лазоревая блузка не совсем идет к темно-зеленому жакету, но чего вы хотите от человека, только что сошедшего с поезда?

Подойдя к извозчику (да-да, вынуждены честно сказать, что в отдаленной от столиц Тамани всё еще ездят не на таксомоторах, а на извозчиках), женщина спросила, далеко ли ехать до дома отдыха имени Бубы Икринского, и своим выговором со всей несомненностью подтвердила наше предположение: то была москвичка. Только жители этого слишком много о себе понимающего города произносят слова с неуловимой надменностью, вызывающей безотчетное раздражение у провинциалов.

— В Бубу-то? — переспросил извозчик, окинув дамочку взглядом Джека-Потрошителя, и заломил тройную цену, да еще потребовал плату вперед.

— Везите, — сказала москвичка, рассеянно сунув ему бумажку. — И побыстрей, пожалуйста, я спешу.

Крылья ее чуть изогнутого носа слегка подрагивали, словно в нетерпении, подергивался нервическим тиком и край тонкогубого рта.

Ну кто, спрашивается, спешит, прибыв на отдых, да еще в бархатный сезон? Странно это было, очень странно.

Еще более загадочно повела себя непонятная женщина, когда пролетка полчаса спустя, проехав мимо живописного южного базара, въехала в монументальные ворота, над которыми алел транспарант «Добро пожаловать во Всекавказскую Здравницу имени Бубы Икринского!» и остановилась у нового, исключительной красоты здания, которое очень напоминало античный храм, только вместо статуй Аполлона и Паллады украшенный гипсовыми изваяниями Рабочего и Колхозницы.

В эту самую минуту случилось редчайшее атмосферное явление, о природе которого спорят ученые-метеорологи — так называемый «гром среди ясного неба»: в безупречно ясном, образцово-показательном небе что-то грозно рокотнуло, будто там перекатились тяжелые камни, готовясь просыпаться на землю из голубого мешка, и на миг дохнуло холодом могилы, но природа тут же опомнилась и исправила свою оплошность. Солнце заструилось еще ласковей, в саду возобновили хоровое пение запнувшиеся птицы.

Но лицо спускавшейся из коляски путешественницы вдруг побледнело, обрело несколько сомнамбулический вид, всякая поспешность ее оставила, движения до неестественности замедлились.