ЛЕГО

Два дня спустя в сонарписовской газете «Буревестник» вышел фельетон Свирида Безбожного «Камо грядеши, тамо и огребеши», эффектно, на библейский манер (стиль статьи был безупречен) заканчивавшийся фразой: «И исшед наш евангелист вон, плакася горько и ревя белугою, и прилетели за ним белокрылые ангелы с красными крестами на ризах и поместили в чертог, где подобным писакам самое место. Аминь».

В какую психиатрическую лечебницу увезли больного, Рита узнала лишь неделю спустя. В центральной справочной Гормедздрава ей, нежене и неродственнице, дать ответ отказались, и пришлось обходить все скорбные адреса подряд, тратя много времени и много денег на подкуп должностных лиц. И в тот самый день, когда след пропавшего наконец сыскался — на знаменитой Канатчиковой даче, когда Рите ценой колечка с топазом удалось заручиться обещанием свидания, грянул новый гром.

Уже не в скромной писательской газетке, а в Самой Главной Газете вышла статья оргсекретаря Сонарписа Мирона Шустера, и была она не юмористическая, а громокипящая, называлась «Запечный таракан контрреволюции» и сопровождалась эпиграфом из лирического поэта Блока: «Революцьонный держите шаг, неугомонный не дремлет враг». Чеканным, железным слогом (прилагательное «железный» встречалось в тексте 14 раз и трижды непреклонное наречие «беспощадно»), автор призывал не терять бдительности в условиях обострения международной напряженности и «дать идеологической диверсии должную правовую оценку».

Ее сразу же и дали. Свидание в больнице не состоялось. Пациента перевезли из учреждения, где врачуют душу, в учреждение, где ее вынимают.

Этот-то адрес выяснять не понадобилось, кто же его не знает. Каждый день, не доверяясь почте, Рита носила письма и подавала их через окно с табличкой «Справки и передачи», но справок ей не давали, передач от нечлена семьи не принимали, а письма оставались без ответа, и это казалось невыносимой мукой, хотя на самом деле было счастьем. Тому три недели, в дождливый, гнилой сентябрьский день письмо не взяли, сказав, что адресат умер и что нет, тела умерших не выдаются.

Рита не кинулась под колеса первого же автобуса только потому, что ей пришла в голову лихорадочная, ослепительная мысль: восстановить роман, ведь она знала его весь, помнила каждую строчку, а память у нее была великолепная. И Элен не исчезнет, наоборот, он станет бессмертным.

Несколько дней просидела она над пачкой бумаги, под багровым пятном на стене, макая ту же самую ручку в те же самые лиловые чернила. Вспомнила каждый абзац и почти каждую фразу, но романа не получилось. Буквы оставались всего лишь буквами, высотный дом рос этаж за этажом, но окна в нем не горели и люди в нем не жили.

В конце концов Рита предала мертвую бумагу сожжению и купила в аптеке, верней обменяла на последнюю свою побрякушку, десять пачек веронала.

Но пришла ей в голову новая мысль, не ослепительная, а ослепляющая.

На следующий же день она поступила на работу в Союз народных писателей, на скромную должность машинистки — перепечатывая Рукопись, она в совершенстве освоила это невеликое мастерство. Тишайшей мышью, коварнейшей Матой Хари скользила она по коридорам и сокровенным закоулкам культурного заведения, подглядывая, подслушивая и выведывая. И как-то раз — в прошлый понедельник — увидела на доске объявлений Профкома, в «Списке заезда Дома отдыха и творчества им. Бубы Икринского», два заветных имени.

Чемоданчик Риты был так мал, а блузка так плохо сочеталась с жакетом вот по какой причине: все остальные наряды, равно как и выходные туфли и флакон французских духов — всё ценное, еще остававшееся от прошлой замужней жизни — были обменены на путевку третьей категории. Все ведь люди, даже ответственные сотрудницы Профкома, занимающиеся распределением жилсоцблаг.

Ну вот теперь, дорогой читатель, ты знаешь о нашей героине всё. Осталось лишь прибавить, что под фотографию на тумбочке Рита Карловна еще положила две газетные вырезки, одна за подписью «Свирид Безбожный», другая за подписью «М. Шустер».

И хватит о печальном. Что тратить время на человека, от которого ничего не осталось кроме фотокарточки? И что может быть нелепее писателя, который понасочинял сорок бочек арестантов, а потом, сойдя с ума, всё написанное спалил? Мудрый закон жизни гласит: что кануло, то кануло, что сгорело, туда ему и дорога.

За окном сияло бархатное солнце, проникая даже в щель между ГК и ДК, главным корпусом и домом культуры, а снизу доносились волнующие ароматы.

Близилось время обеда, которыми так славилась кухня великолепной «Бубы». Лозунг здоровой жизни и здорового питания, увековеченный висевшим на стене девизом «Ужин отдай врагу», означал лишь, что обеды в доме отдыха подавались поистине лукулловы, после которых вечером вполне хватало уже поминавшегося буфета с легкими и нелегкими закусками.

За мной же, мой читатель, в чудесную Пальмовую столовую! Клянусь, ты не пожалеешь.

Под пальмами