Лёгохонькое тепло

Как и этот, девочка не понимала и остальные разговоры. Где-то были слова непонятные, где-то смысл или причина выстроения понятных слов. Но противоборствующие стороны девочка уже определяла. Отец говорил о прожигании жизни, о никчёмности и жалости всемирного поклонения деньгам. Бабушка же утверждала, что главное – работа. Только работая можно себя обеспечить, а не такими разговорами. Если есть ребёнок, нужны средства для его развития. Она всегда всё делала для родителей, потом для сына, теперь для внучки. Первые две попытки канули, но на девочку ещё надежда есть. Странный у неё эгоизм, семейческий.

Девочка давно бы уже заснула, если бы оба этих человека через каждое слово не вставляли нечто раздирающее изнутри. То, что выделялось, что произносилось всеми, не сговариваясь одинаково, с одной целью – доставить ей как можно больше отвращения.

– Рииииии – тааааааа… – Вытягивала каждый день, а сейчас на работе, старушка.

– Ну чего бабушка?

– Риии-тааа, – как можно медленней произносила бабушка, – не снимай тапки, Риии-тааа.

– Да разве похоже, что я их снимаю? – Быстро, ещё не выговаривая все буквы, кричала Марго. – Я сижу в них и никогда и не думала их снимать! Почему ты вдруг про них заговорила? Откуда ты это придумала?

– Поскользнешься, Риииииии-таааа, иииии…

– Да не поскользнусь я!

– …иии расшибёшься.

Да, кстати, так бабушка и умерла. Она поскользнулась на том же кафеле и расшибла затылок. Были в тот момент на ней тапки или нет, понять уже невозможно. Марго тогда училась в начальных классах, она пришла после школы на работу, и ей всё рассказали. Тело уже увезли. Тётки со всех сторон налетали на девочку, обмачивая ей шиворот своими солёными слезами. Что делать в таких ситуациях или как реагировать, она не знала. Девочку посадили за её столик, и она стала делать домашнюю работу. Через несколько часов приехал отец. Его раздутые красные веки свисали в два слоя. Он зашёл и сказал:

– Собирайся.

Марго собрала вещи, и они поехали. Первый раз она находилась с ним наедине. Отец сидел у запотевшего окна троллейбуса, не выходя из прострации. Девочка что-то подковыривала пальчиком на лямке рюкзака, но всё время следила за отцом. Прежде так долго она всматривалась в его лицо только на фотографиях. Брови были насуплены. Челюсти сильно сдавлены, и верхние уголки губ нависали над нижними. Маргарита прятала свой взгляд при каждом малейшем движении отца. Он не должен был знать, что ей интересно смотреть на него. И что же могло быть там интересного, – после думала Марго? Какой-то мужик, ничем не отличавшийся ни от кого другого. От бабушки, от воспитательниц, учителя, даже от соседок веяло каким-то теплом. Но он, хоть и с покрывшимся красными пятнами разгоряченным лицом, разносил только холод. Мужчина сидел подобно нерушимому камню, размышляющему как бы ни содрогнуться вновь.

На выходах, поворотах и заходах он лишь едва заметно дёргал головой вверх, как бы давая команду дочери. Но она не видела этих знаков и делала всё сама. Вошли домой, Марго села на тумбочку, где ей всегда помогала раздеваться бабушка. Отец скинул ботинки и замер, смотря на дочь. Марго, недолго думая, сама принялась стягивать туго затянутые сапоги. Получалось у неё это не охотно, с зацепами, но получалось. "С первой проблемой разобрались", – кивнул себе отец и пошёл на кухню. Он, открыв холодильник, осмотрел пустые полки и понюхал содержимое редких кастрюль. Тут девочка прошла, наклонившись под холодильной дверью, и залезла в нижний выдвижной лоток. Она вытащила пару целлофановых свёртков и выложила на стол. Потом достала большую кастрюлю и поставила на плиту.

– Колбаса заканчивается. – Как бы себе проговорила Марго. – Бабушка покупает колбасу.

Верхняя губа отца опять непроизвольно поднялась. Он закрыл за девочкой холодильник, прильнув к стене и наблюдая за каждым её движением.

– Мы готовим борщ по средам, – она достала хлеб и спички, – и бутерброды, чтобы… Папе… Делать.

– Ты с плитой умеешь управляться? – Низким хрипящим голосом выговорил он. Марго подняла глаза, но на него не посмела повернуться.

– Зажечь, повернуть, чуть-чуть подержать. – Газ начал нагревать кастрюлю.

Дверь в квартиру распахнулась, и пухлая женщина влетела в слезах.

– Федя! Федя! Федечка! – Она задыхалась и тряслась. Отец шагнул к ней на встречу и попался в объятья. – Федечка… Наденька… На, – она захлёбывалась, – На-Надя, Наденька! – Отец посадил женщину на стул и сдерживал её руки. – На-адя, Федя! – Когда Марго включила газ, то газовая плита у соседки перестала урчать \/ вовсе потухла. Так женщина понимала, что хозяева дома. Всегда она после таких моментов прибегала на разговоры и чаепития. – Федя, Федя! А, Рита, Рита? Ритушка! – Она вновь залилась слезами, ещё долго вытягивая страдальческий "ааа".