Лейденская красавица

Мартин обмыл раны как можно осторожнее, но дальше оказалось затруднение, так как на нем и на Фое было фланелевое белье, а фланель не годится для перевязки ран.

– Вам нужно полотно? – послышался женский голос из соседней клетки. – Подождите, я дам вам свою рубашку.

– Как я могу взять часть вашей одежды, мефроу, чтобы перевязать нашего раненого? – отвечал Мартин.

– Возьмите и не беспокойтесь, – отвечала незнакомка тихим, приятным голосом. – Мне она уже не нужна: меня сегодня казнят.

– Казнят сегодня? – проговорил Мартин.

– Да, – отвечал голос, – во дворе или в подземелье, на площади они не смеют, боясь народа. Мне отрубят голову. Не счастливица ли я? Только отрубят голову!

– Боже, где же ты? – вырвалось у Мартина.

– Не печальтесь обо мне, – продолжал голос. – Я очень рада. Нас было трое – отец, сестра и я, и вы понимаете, мне хочется встретиться с ними. И лучше умереть, чем снова перенести все, что я перенесла. Вот вам полотно. Рубашка, кажется, в крови у горла, но все же пригодится вам, если вы разорвете ее на полосы.

В промежуток между дубовыми брусьями просунулась нежная дрожащая ручка, державшая сорочку.

При слабом свете Мартин увидал, что кисть ее была порезана и вспухла. Он заметил это и поклялся отомстить испанцам и монахам за эту нежную благодетельную ручку, что, по счастливому стечению обстоятельств, мог впоследствии выполнить блестяще. Взяв сорочку, Мартин на минуту остановился, раздумывая, следует ли предпринимать что-нибудь и не лучше ли дать Фою умереть.

– О чем вы раздумываете? – спросил голос из-за решетки.

– Я думаю, что, может быть, для моего господина было бы лучше умереть, и я дурак, что останавливаю кровь.

– Нет, нет, – возразил голос, – вы должны сделать все, что от вас зависит, а остальное предоставить Богу. Богу угодно, чтобы я умерла, и в том нет большой беды, ведь я только слабая девушка; а может быть, Богу будет угодно, чтобы этот молодой человек остался в живых и служил своему отечеству и вере. Перевяжите его раны, добрый человек!

– Может быть, вы правы, – отвечал Мартин. – Кто знает? Для каждого замка найдется подходящий ключ, если только суметь найти его.

Он наклонился над Фоем и начал перевязывать его раны полотняными бинтами, смоченными в воде, а потом снова одел его, даже надел кольчугу.

– А вы сами не ранены? – спросил голос.

– Слегка, сущие пустяки: несколько царапин и ушибов. Кожаная куртка сослужила службу.

– Расскажите мне, с кем вы сражались? – спросила девушка.

Пока Фой все еще лежал в беспамятстве, Мартин, чтобы скоротать время, рассказал о нападении на литейную башню, о борьбе с испанцами и о последней обороне на дворе.

– Какая ужасная оборона – двое против стольких солдат, – сказал голос, и в нем послышалось восхищение.

– Да, – согласился Мартин, – горячая была битва, самая горячая, какую я запомню. Что до меня, то я не горюю: они хорошо заплатили за мое грешное тело. Я еще не сказал вам, что народ напал на них, когда они вели нас сюда, и в клочки растерзал их раненых. Да, хорошую цену они заплатили за фрисского мужика и лейденского бюргера.

– Прости, Господи, их души! – проговорила незнакомка.

– Это как Ему будет угодно, – сказал Мартин, – и меня не касается: я имел дело только с их телами и…

В эту минуту Фой застонал, сел и попросил пить. Мартин подал ему кувшин.

– Где я? – спросил Фой. Мартин объяснил ему.

– Кажется, плохи наши дела, старина, – сказал Фой слабым голосом, – но раз мы пережили это, то, я думаю, мы переживем и остальное. – В голосе его прозвучала свойственная ему жизнерадостность.

– Да, мейнгерр, – раздался голосок из-за решетчатой перегородки, – и я тоже думаю, что вы переживете все остальное, и я молюсь, чтобы это было так.

– Кто это? – спросил Фой вяло.

– Тоже узница, – отвечал Мартин.

– Узница, которая скоро освободится, – снова раздался голос в темноте, так как тем временем совершенно стемнело.

Фой снова заснул или впал в беспамятство, и на долгое время воцарилась полная тишина, пока не раздался стук засовов у входной двери, и среди мрака показалось мерцание фонаря. В узком проходе послышались шаги нескольких людей, и один из них, отворив дверь клетки, наполнил кружку водой из кожаного меха и бросил, как собакам, несколько кусков черного хлеба и трески. Посмотрев на заключенных, сторож что-то пробормотал и пошел прочь, не подозревая, как он был близок к смерти, так как Мартин был взбешен. Однако он не тронул сторожа. Затем отворилась дверь соседней клетки и мужской голос сказал:

– Выходите!.. Пора!..

– Да, пора, и я готова, – отвечал тонкий голосок. – Прощайте, друзья. Господь с вами!

– Прощайте, мефроу, – отозвался Мартин, – желаю вам скоро быть у Бога. – Затем, как бы спохватившись, он прибавил: – Как ваше имя? Мне бы хотелось знать его.

– Мария, – отвечала она, и, запев гимн, пошла на смерть.