Лейденская красавица

Эльза нашла Фоя у дверей конторы, где он уже ждал ее, и они вместе вышли из городских ворот в луга, раскинувшиеся за городом. Сначала оба говорили мало, так как у каждого были мысли, которые не хотелось высказывать. Однако, отойдя подальше от города, Эльза не могла больше сдерживаться. Страх, пробужденный в ней Рамиро, доводил ее почти до истерики. Она заговорила, слова лились, как вода, прорвавшая плотину. Эльза рассказала о том, что видела Рамиро, и еще обо всем, что с этим связано, что она пережила за это время и как она перенесла смерть любимого отца.

Наконец Эльза замолчала и, остановившись на берегу реки, ломая руки, заплакала. До сих пор Фой ничего не говорил. Его находчивость и веселость оставили его, и он даже не знал, что сказать. Он обнял девушку за талию и, привлекая к себе, поцеловал ее в губы и глаза. Она не сопротивлялась, а опустив голову ему на плечо, тихо рыдала. Наконец она подняла лицо и спросила очень просто:

– Чего ты хочешь, Фой?

– Чего? – переспросил он. – Хочу стать твоим мужем.

– Время ли теперь выходить замуж или жениться? – спросила она снова, как будто рассуждая про себя.

– Не знаю, – ответил он, – но мне кажется, что только так и нужно поступить. В наши дни вдвоем все же легче жить, чем одному.

Она несколько отступила и, грустно покачав головой, начала было:

– Отец мой…

– Да, – прервал он ее, просияв, – благодарю, что ты упомянула о нем. Он тоже хотел нашего союза. И теперь, когда его уже нет, думаю, ты исполнишь его желание.

– Не поздно ли теперь спрашивать об этом, – проговорила она, не смотря на Фоя и приглаживая своей маленькой белой ручкой растрепавшиеся волосы. – Но что ты хочешь сказать этим?

Восстановив в памяти подробности, Фой повторил сказанное ему Хендриком Брантом перед тем, как они с Мартином отправились на опасное дело на Харлемское озере, и закончил:

– Ты видишь, он желал этого.

– Его желания всегда были моими желаниями, и я… я тоже желаю этого…

– Бесценные вещи нелегко приобрести, – сказал Фой, вспомнив слова Бранта, между тем как в душу его закралось опасение.

– Это он намекал на сокровище? – сказала она, и улыбка осветила ее лицо.

– Это сокровище – твое сердце.

– Правда, эта вещь, не имеющая цены, но, мне кажется, неподдельная.

– Но и лучший металл может треснуть от долгого употребления.

– Мое сердце выдержит до смерти.

– Большего я не прошу. Когда я умру, можешь отдать его кому захочешь, я снова найду его там, где нет ни женитьбы, ни замужества.

– Не много от него досталось бы другому… Но вглядись внимательно и в свое золото, как бы его чеканка не изменилась. Ведь золото плавится в горне, и каждая новая королева чеканит свою монету.

– Довольно, – нетерпеливо перебил ее Фой. – Зачем ты говоришь о таких вещах, да еще загадками, сбивающими меня.

– Потому… потому, что мы еще не женаты, бесценные же вещи – повторяю не свои слова – нелегко достаются. Полную любовь и согласие нельзя приобрести несколькими нежными словами и поцелуями: они приобретаются путем испытаний…

– Немало их еще выпадет на нашу долю, – весело отвечал он. – А в начале пути очень приятно поцеловаться.

После этого Эльза уже не стала возражать.

Наконец, когда уже спустились сумерки, они, счастливые в душе, пошли обратно в город рука об руку. Они не выражали своих чувств, потому что голландцы вообще народ сдержанный. Кроме того, они соединили руки как бы у смертного одра Хендрика Бранта, гаагского мученика, кровь которого взывала к небу о мести. Это чувство сдерживало проявление юношеской страсти. Но даже, если бы они забыли свое горе, осталось бы другое чувство, которое сковало бы их – чувство страха.

«Вдвоем легче жить», – сказал Фой. И Эльза не оспаривала этого. Но она чувствовала, что в этом деле была и другая сторона. Если, поженившись, молодые люди могут поддерживать и любить друг друга, то не должны ли они и страдать друг за друга? При появлении же ребенка беспокойство удваивалось, а заботы увеличивались. Этот вопрос, важный при каждом браке, был еще более понятен, когда дело касалось Фоя и Эльзы – ибо речь шла о богатых еретиках, живших в постоянном страхе перед арестом или костром. Осознав это особенно остро после того, как она увидела Рамиро, Эльза не могла полностью отдаться своему счастью, а лишь робкими глотками пила из чаши радости. На жизнерадостности Фоя отразились те же опасения и тайная душевная тревога.

Расставшись с Эльзой, Лизбета вошла в комнату фроу Янсен. Это была бедная каморка, так как после казни мужа его палачи отобрали все имущество у несчастной вдовы, и она существовала теперь исключительно на подаяния своих единоверцев. Лизбета застала ее в постели, около которой сидела старуха, утверждавшая, что, по ее мнению, у больной горячка. Лизбета наклонилась над постелью и поцеловала больную, но отшатнулась, заметив, что железы у нее на шее опухли и вздулись, а лицо горело и налилось кровью. Однако фроу Янсен узнала посетительницу и сказала:

– Что со мной, фроу ван Гоорль, не оспа ли? Скажите мне, а то доктор, пожалуй, скроет.

– Я боюсь, не хуже ли, – отвечала мягко Лизбета, – это чума.