Лейтенант Бертрам

— Этого я наверняка не знаю! — отстраняющим тоном сказал Георг. — Я об этом не думал. Я человек практического склада, и причины событий меня занимают меньше, чем следствия, которых можно от них ожидать. Предательство или нет, но этот твой баумкухен говорит о том, что нынче ночью на нас нападут. Нынче ночью или, самое позднее, завтра утром. Можешь не сомневаться.

Георг остановился.

Его лоб покрылся морщинами.

— А кстати, есть у тебя новости от Норы? — спросил он.

— Нет. А почему…

— Я просто так спросил, — ответил Георг, как будто хотел закончить разговор, но потом все же добавил: — Недавно мы говорили о том, почему, собственно, у нас так часто случались ссоры в Париже. Ты объяснил это нашей неудовлетворенностью… моей, во всяком случае. И в самом деле, поганая там была жизнь. Но должен честно признаться, что это твое объяснение далеко не исчерпывающее, по крайней мере, в отношении меня.

— Брось ты эти старые счеты! — взмолился Хайн Зоммерванд.

— Вероятно, они и вправду не имеют значения, — добавил Георг. — Теперь вообще ничто уже не имеет значения, кроме нашего дела.

— Ты думаешь о Норе? — спросил Хайн Зоммерванд, разглядывая осколок, который он все еще держал в руке.

— Нет, нет, — сказал Георг. — Теперь и это прошло. А кроме того, ревность здесь не совсем верное слово. Зависть, вероятно, больше подходит. Я завидовал. Понимаешь? С женщинами у меня всегда были и будут только так называемые «мимолетные связи». Я создан для одинокой жизни. А потому я всегда завидую, когда вижу, что двое сходятся навсегда. Меня удивляет, как они могут… Я бы этого не хотел, но тем не менее завидую. А тут было что-то еще. Что-то другое, что-то гораздо большее, это было ясно. Ты вдруг оставляешь меня одного в нашем клоповнике в Девятнадцатом округе и переселяешься в симпатичную маленькую квартирку на улице Вожирар. Нора для тебя готовит, у вас всегда в доме цветы и все такое…

— Тебе было очень одиноко? — чуть помедлив, спросил Хайн.

— Да что ты! Чепуха! Просто я не спускал с тебя глаз, все следил, чтобы ты не забыл свой долг перед организацией, уж очень ты погряз в житейских делах…

— Ах, вот что… Да, но теперь все это давно пройдено и забыто. Ну, мне пора, у меня еще много дел сегодня. Я возьму с собой Альберта Рубенса, ты не возражаешь? Он мне нужен как переводчик. А то я не справлюсь. — Хайн Зоммерванд проговорил все это очень быстро, обеими руками пожал руку Георга и убежал.

Из парка наползал осенний туман. Скоро стемнело, настала ночь. После объяснения с Хайном мысли Георга опять обратились к стоявшей перед ним задаче. И все-таки в этот вечер в ожидании первого боя его донимало волнение. Героическая и в то же время трагическая история нынешней кампании вставала перед ним в двух страшных названиях: Бадахос и Талавера. Одно вызывало в памяти страшную бойню, другое — панику. Впрочем, вряд ли можно в этом винить ополченцев, у них не было ни опыта, ни подготовки, ни оружия, ни командования. Теперь предстояло написать третью историю этой кампании. Она называлась «Мадрид».

Мы уже отредактировали и подзаголовок, задумчиво сказал себе Георг: «Могила фашизма». Но выкопать эту могилу будет и нам стоить немало жертв.

Но Георг вынужден был признать перед самим собой, что люди уже не вспоминают дни Талаверы. Милиция, военные корреспонденты, центурии, несмотря на все политические распри, несмотря на все разногласия и интриги, которые бессовестные тыловые лидеры раздували, не жалея времени и энергии, выстояли в героических боях с войсками генерала Мола в Сьерра-де-Гвадарраме. И теперь, под стенами Мадрида, они вновь, презирая смерть, проявляют беспримерный героизм. А останется ли этот героизм всего лишь достойным восхищения жестом перед гибелью или нет, зависит от того, как далеко сможет распространиться сопротивление народа. Содействие этому распространению и входило в задачу Георга.

За себя Георг не опасался. Но как поведет себя рота, когда завтра он пошлет ее в самое пекло? Рота? Она состояла из ста двадцати отдельных людей. Со многими из них Георг встречался в эмиграции, в Париже, а многих знал еще по Германии. Это были товарищи, друзья.

Вызывая в памяти их лица одно за другим, Георг вдруг устыдился, что мог сомневаться в них. Флеминг молчал даже в застенках СА, когда ему раскаленной проволокой прижигали десны. Вальтер Ремшайд и его друг Хайни Готвальд — старые солдаты, участники Рурского восстания. Они даже сидели в одном концлагере. И Стефан тоже человек испытанный. В Германии ему грозила смертная казнь. Круль сбежал из следственной тюрьмы. Если уж это не мужество!..