Лейтенант Бертрам

— Вы так серьезно настроены, лейтенант! — воскликнул Хартенек одобрительно и постучал указательным пальцем по книге, которую поднял с кровати Бертрама. — Мечтаете о широких лампасах и о месте в штабе?

Бертрам покраснел.

Обер-лейтенант, словно на уроке, поднял указательный палец:

— Да, это огромная разница, быть подмастерьем или мастером, ремесленником или художником!

Бертрам уронил голову на подушку.

— Военное искусство… — начал Хартенек и вытащил сигару. — Вам не помешает, если я закурю? Так вот, военное искусство, это выражение пошло от Клаузевица. Способности должны соединяться со знаниями. Научиться этому нелегко, если вообще возможно. Ведь тут нужно одновременно создавать и постигать. Какую гору эмпирического материала надо одолеть, прежде чем подниматься дальше, на острые скалы теории, и еще дальше, к самой вершине — полководческому искусству!

— Тяжкий путь, — продолжал он, раскурив сигару, — тяжкий! Многие сломают себе шею, большинство застрянет на полдороге. Единственно стоящий путь! Единственный путь к вершинам в наше время!

И горячо воскликнул:

— Война неизбежна! Кому это знать, как не нам! Мы ведь сами подготавливаем будущее. И в этом могущество новой Германии. Нам понятны эти знаки времени. А характер времени мы определяем сами. На свой лад. Все общественные явления имеют только один смысл, преследуют только одну цель: войну! Она стала общим знаменателем всей жизни. Не происходит ничего, что не было бы хоть как-то связано с нею. И ценно лишь то, что служит ей. Война стала великим примирителем. У нас опять есть общее знамя для разрозненных, беспорядочных толп: война!

До нас не было ничего. Ни убеждений, ни принципов, ни веры. Что еще могла сказать людям церковь? Или буржуазная философия? Кто уже верил в прогресс? Все это давным-давно мертво. Мы создали новую общность. И символ ее — солдат в стальном шлеме, с автоматом в руках, с ручной гранатой за поясом!

Хартенек встал и в возбуждении склонился над лежащим на кровати Бертрамом, чуть ли не тыча в него, словно клювом, своим крючковатым носом.

Затем Хартенек вновь впал в столь свойственное ему состояние педантической медлительности. Он, слегка причавкивая, курил свою сигару, потом снял очки. И показался лейтенанту неприлично голым.

— Я давно уже хотел сказать вам все это! — решительно заявил Хартенек. — Многие наши господа забывают об одном, о том, что у солдата теперь есть свое мировоззрение. Вы, лейтенант, только что тоже весьма забавно высказывались… Я предпочел бы этого не слышать. Смеяться над мелочами, забывая о великом, — это неблагодарно, лейтенант!

От этого неожиданного нападения Бертрам выпрямился на кровати. Но возразить не посмел. Он даже извинился, сказал, что говорил все это не всерьез.

Хартенек перебил его.

— Подумайте-ка, Бертрам, — с торжественной серьезностью произнес он, — что такое вы, что такое все мы и чем мы стали благодаря этому новому мировоззрению? Без нового государства вы были бы в лучшем случае безработным банковским служащим, или штудиен-асессором без места, или еще каким-нибудь бедолагой в этом же роде. Армии не существовало бы, рейх пребывал бы по-прежнему в политическом бессилии. А вернее всего, рейх давно уже погрузился бы в хаос! Иные из наших господ слишком изысканны, чтобы согласиться, слишком изысканны, чтобы признаться честно, кто их спас от большевизма! Их это, видите ли, не касается, Бертрам! Их — нет! А все эти истории нача́ла, все эти заботы о власти черни — всё на поверку оказалось несостоятельным, попросту глупым. Кто властвует — чернь или армия? А разве мы не принадлежим к армии? Не сознавать это неблагодарно. И дурак тот, кто не сделает из этого выводов, не заметит той великой силы, которая тут кроется. И лишь эта сила в состоянии нам помочь, помочь вам, мне, всем нам!

У Бертрама слипались глаза, ему даже казалось, что все эти картины, которые тут рисует обер-лейтенант, просто снятся ему. Хартенек почти с нежностью гладил ладонью — кончики пальцев у него как-то странно загибались вверх — шерстяное одеяло на кровати.

Словно из дальней дали донеслись до Бертрама прощальные слова Хартенека:

— Имейте в виду то, что я сказал. Имейте это в виду!

Обер-лейтенант выключил свет и, мягко проговорив «доброй ночи», ушел.

На другое утро, проснувшись, Бертрам сразу вспомнил о ночном визите Хартенека. Сперва он решил, что все это ему приснилось, и только пепел сигары на ночном столике свидетельствовал, что Хартенек и вправду был тут и на самом деле объяснял ему, что́ он должен иметь в виду.

Тут Бертрам вновь ощутил себя сильным. И для него уже никакого значения не имело то, что в столовой за завтраком товарищи ответили на его приветствие холодно, чуть ли не враждебно. Наверно, думал он, они меня считают карьеристом. Он уже забыл, как совсем еще недавно жаждал быть с ними заодно. Молча, надменно прислушивался он к их разговорам.

В окно он увидел вступавших на плац солдат. Открывались двери ангаров. Солнце вставало над крышами казарм, его лучи слепили лейтенанта. Начинался день.