Лейтенант Бертрам

Чиновник сочувственно положил руку ему на плечо.

— Мне очень жаль, — сказал он вполне искренне, — но что ж поделаешь, я обязан исполнить свой долг, правда?

Сосед уныло кивнул, и чиновник пошел дальше. Но в дом Фридриха Христенсена ему ходу не было. Рыжебородый рыбак стоял в дверях, широкими плечами загораживая проход.

Чиновник вежливо остановился.

— О, я прекрасно вас понимаю, — заметил он, — но вы не должны мне мешать. Вам же известно, что тем самым вы нарушаете закон.

Фридрих Христенсен обругал чиновника. Он знал такие проклятия и ругательства, каких не знал никто. Мужчины и женщины со всей деревни сбежались к его дому.

Чиновник чуть ли не с грустью покачал головой и пошел прочь. Люди, смеясь, двинулись за ним. Казалось, он не обращает на них никакого внимания. Он вошел в деревню и направился прямо к лавочнику. Ландрат рекомендовал ему Хюбнера как человека, который всегда готов помочь, поскольку тот регулярно доносил ландрату, что делают и говорят люди на острове. Все столпились перед лавкой Хюбнера и ждали, пытаясь угадать, что же будет.

Прошло немало времени, прежде чем чиновник появился вновь, а за ним и лавочник. Хюбнер был не похож на остальных мужчин острова. Стоя за прилавком, он разжирел, и все знали, что он даже не дотрагивается до своей жены, хотя ему всего сорок лет. Сейчас он благодарно жал руку чиновника и смеялся, тряся жирными щеками. Это всех удивило.

Но Хюбнер быстро удовлетворил их любопытство. Он сейчас провернул лучшее дельце в своей жизни, похвастался он. Чиновник записал ему на кредит десять тысяч марок. Десять тысяч марок! Да это же куча денег, целое состояние!

И хотя поначалу многие хотели последовать примеру Христенсена и запереть свои двери, теперь они снимали шапки перед чиновником, когда он входил к ним в дом, и обстоятельно показывали ему двор, и сараи, и хлев в надежде тоже провернуть выгодное дельце вроде Хюбнера. Но тут их ждало разочарование. Оказалось, что и земля у них похуже, и дома подешевле, чем у лавочника Хюбнера. И все-таки они приветливо улыбались чиновнику — попались в ловушку.

Они не знали, что сильнее в них, стыд или злость, когда моторная лодка со свастикой на корме покинула бухту.

О, они даже не смели смотреть в глаза друг другу. И только лавочник мог смеяться сколько влезет, что он и делал, как ни противно это было. Голос его звучал звонко и пронзительно.

— Это было лучшее дельце в моей жизни! — повторял он и отвешивал кому-нибудь четверть фунта кофе.

— Пол-литра рому? Прошу вас! — И, наливая в бутылку пахучую жидкость через жестяную воронку, говорил: — У меня там записано, за тобой должок, ты принесешь мне на этих днях, да? Я не могу теперь отпускать в кредит — где вас всех потом сыщешь?

Это звучало укором. Они слушали, и им было стыдно.

А потом направились к Христенсену за советом, что им теперь делать. Христенсен даже не очень ругался, когда они заявились к нему. Просто назвал их заячьими душонками и засранцами. И они все это стерпели, даже кивали соглашаясь. Как же он был прав! Они соглашались с ним и когда он заговорил о процессе и протесте. Необходимо поехать в город, переговорить с ландратом, решили они. Разве они не имеют на это право?

С этим убеждением, поддержанным еще доверием рыбаков, Христенсен на следующий же день отправился в путь.

Так как ветер еще не ослаб, он, чтобы сэкономить дорогой бензин, поставил свой ржаво-красный парус и так, под парусом, вышел из бухты. В пути он все готовил речь, которую собрался держать перед ландратом. Это было нелегко, но времени у него было вдоволь, чтобы все хорошенько обдумать. И когда он вошел в гавань окружного города, он уже наизусть знал все, что надо сказать.

Но ландрата на месте не оказалось. Вместо него к Христенсену вышел молодой человек в коричневой военной форме с таким количеством золотого шитья, что у рыбака зарябило в глазах.

Этот молодой господин уселся за стол напротив Христенсена. Положил перед собой чистый лист бумаги, словно приготовился что-то записывать. Однако он ничего не писал, только рисовал на бумаге человечков, покуда говорил Фридрих Христенсен. И не успел рыбак окончить свою речь, как этот коричневый уже поднялся.

— Я хочу вам кое-что сказать, — начал он. — Конечно, для вас это очень тяжело. Боже мой, ведь вы же всю жизнь прожили на острове. Вы там выросли, там похоронены ваши предки. Это так понятно, что вам тяжело… Но… — сказал он и вдруг поспешно заговорил о том, в какое великое время им выпало жить, о новом духе, который поддерживает всю нацию. Глаза его расширились и смотрели куда-то мимо Христенсена. Голос стал громче. Он заговорил об угрозе войны, о необходимости вооружаться. Это был не ответ, это была целая речь. И, окончив ее, молодой человек изумленно взглянул на рыбака, поскольку успел забыть и о нем, и о его просьбе.

Фридрих Христенсен огладил бороду и снова заговорил о своем. Но при этом он с болью в сердце почувствовал, что ничего уже не изменишь.