Лейтенант и его судья

Шандор Ходосси был располагающий к себе пожилой человек, седой, ростом выше своего сына, с благородным профилем римлянина и хитрыми глазками цыганского конокрада. Он держался прямо, и это заставляло остальных, кто разговаривал с ним, также следить за осанкой. Его живая натура делала затруднительным определить его возраст. В разгар ужина Кунце заметил у него следы легкой усталости — все-таки ему было за семьдесят, — но, встряхнув головой с седой гривой волос, он с прежней энергией включился в веселье.

Гости, все безупречно одетые, хорошо воспитанные и интеллигентные, были в возрасте его сына или моложе. Из военных были только Кунце и Ходосси-младший.

Среди остальных гостей были писатели, артисты, преподаватели университета, художники, музыканты или дети богатых предпринимателей. Из уважения к Кунце разговор шел на немецком.

Из своих предыдущих поездок в Венгрию Кунце всегда возвращался страдая желудком. Но в этот вечер ему не надо было чего-то опасаться. Блюда — некоторая смесь из французской и венгерской кухни — были легкими и без острых пряностей, французское шампанское было выше всяких похвал.

В одиннадцать часов капитан Ходосси и несколько молодых людей исчезли и возвратились с целым отрядом молодых симпатичных дам — артистками и хористками, все не старше двадцати пяти, прекрасно одетые и весьма благовоспитанного вида. Блондинка, появившаяся с капитаном Ходосси, заняла место рядом с его отцом. Кунце понял, что это оговорено заранее. Сын сопровождал ее сюда, так как отец, как хозяин, не мог покинуть общество.

Когда в два часа гости начали расходиться, никто среди них не выглядел пьяным, несмотря на количество выпитого алкоголя. Ходосси-старший показал себя исключительным хозяином. Тем не менее Кунце не покидало чувство, что он принял участие в некоем празднестве восточного властителя.

На следующее утро Кунце отправился в Управление корпусом, где его ожидал капитан Ходосси. К удивлению, тот выглядел свежим и отдохнувшим. Сам же Кунце не выспался и чувствовал похмелье, хотя он выпил гораздо меньше, чем оба Ходосси.

«Чертовы венгры, — подумал он, — они и крысиный яд с бокалом вина выпьют и не заметят».

Расположившись в бюро капитана, Ходосси начал разговор:

— Ну а теперь перейдем к Петеру Дорфрихтеру. Я тебе вчера сказал, что он был принят в эту школу. И ты теперь видел, что это такое — группа молодых людей, которые хотят сделать свою жизнь самой лучшей и избежать обыденности.

— Тебе что-нибудь говорит имя Клары Брассай, Золтан? — спросил Кунце.

— Еще бы, — воскликнул Ходосси. — Она чуть было не стала моей мачехой.

— Что это была за женщина?

— Прежде чем ответить на твой вопрос, я должен тебе еще кое-что рассказать о моем отце. Кроме школы, у него есть еще одно хобби — и, возможно, это его настоящее призвание — из мелкой потаскушки сделать известную куртизанку, из хористки или средненькой актрисочки — даму с камелиями, желательно без чахотки. Обычно держит он их пару лет при себе, учит, как себя вести, берет с собой в поездки, и, когда они приобретают нужный лоск, отправляет их в полет, как дают свободу птице из клетки. Иногда приходится держать клетку открытой долго, так как птичка улетать не хочет. А обычно они и не улетают далеко, их вскоре можно видеть рядом с ближайшим богатым человеком. Отец очень добр к ним, и если какая-либо из его воспитанниц показывает большие способности, он дает ей возможность учиться. Он сооружает для них витрину, в которой они, блистая, находят ценителей. Клара Брассай была одной из таких девушек. Не бог весть какая красавица, но остроумна, весела и талантлива. Отец встретил ее в Кешкемете, где она выступала в местном театре. Я не верю, что она его любила, но она понимала, что для ее карьеры он может быть очень полезен. Она была ему по-настоящему верна, что было не так-то легко, так как все холостые офицеры гарнизона и часть женатых увивались за ней. Ее заваливали цветами, ночами под ее окнами непрерывно пела цыганская капелла… Воздыхатели доходили до безумства. Рассказывают анекдот об одном пьяном лейтенанте-пехотинце, который зимой, перед ее окном справляя малую нужду, изловчился написать на снегу: «Я люблю тебя, Кл…» На букве Л у него, видимо, «чернила» кончились, он отправился домой, разбудил своего ординарца, чтобы тот дописал слово. Но парень только тупо смотрел на него. «Ты что, не можешь пописать?» — закричал лейтенант. «Поп исать-то я могу, господин лейтенант, — сказал солдат, — а вот пис ать не умею». Конечно, не могу ручаться, что эта история была на самом деле, — захохотал Золтан.

—  Si non e vero e ben trovato [5] — ухмыльнулся Кунце.

— Во всяком случае, дает тебе представление, к чему может привести нормального в общем-то, взрослого человека беспросветная скука провинциального гарнизона.