Лейтенант и его судья

Анна и Фридрих Габриель жили на четвертом этаже старого дома позади городского театра. Подъем по узкой крутой лестнице со стертыми ступенями — в доме не было лифта — требовал почти таких же усилий, как подъем в Альпах, и когда Анна наконец стояла перед своей дверью, она, как обычно, почти задыхалась. Анна надеялась, что Фриц еще не вернулся, но, увидав свет в гостиной, поняла, что надеялась напрасно.

— Что случилось? — спросил он. — Я думал, что ты на приеме у доктора Лорентца. — Она сказала ему утром, что вернется домой позже, так как зубной врач не может принять ее раньше шести.

— Ах, его срочно вызвали к больному. Медсестра отправила всех домой и закрыла кабинет. — Она лгала не задумываясь. С Фрицем можно было не осторожничать, так как он верил всему, что ему говорили. Отнюдь не потому, что он был глупым или легковерным, а потому, что он ей безоговорочно доверял.

— Расскажи, как ты провела день, — попросил он.

У них было заведено рассказывать друг другу о часах, которые они провели не вместе. Он работал на почтамте на Мариахильферштрассе около Западного вокзала. Там обычно что-нибудь случалось, бывали иногда довольно интересные люди, и он рассказывал ей о тех событиях, которые, по его мнению, могли ее развлечь. Она слушала его с удовольствием, хотя ее не оставляло чувство, что он при этом хочет ее убедить, что работа на почте ему нравится и он нисколько не жалеет, что принес ей в жертву свою военную карьеру.

Обедать он приходил, как правило, домой, поэтому ужин состоял из остатков от обеда, бутербродов и чая. Их прислуга работала только до обеда, и Анна проводила первую половину дня занимаясь покупками, уборкой и готовкой. С двух часов дня до семи вечера она была свободна. Само собой, ее рассказы о том, как она проводила эти часы, были совсем не так полны и правдивы, как его, и напоминали прошедшую цензуру газету в каком-нибудь полицейском государстве, в которой были большие пробелы.

Они практически не поддерживали связи с его бывшими офицерскими друзьями. Среди их нынешних знакомых были писатели, музыканты, журналисты, которые ему нравились, а ее приводили в восторг. Но она взяла себе за неукоснительное правило никогда не спать с мужчинами, которые как-то могли соприкасаться с их теперешним кругом знакомых.

— Ты так и не рассказала мне, как ты провела сегодня день, — напомнил он ей.

Она заметно нервничала, что было ей совсем несвойственно. Их совместные вечера с самого начала были самыми счастливыми и приятными часами всего дня, но сегодня он ощущал ее беспокойство, и это тревожило его.

— О, ничего особенного, — она пожала плечами. — Я забегала на минутку к маме. Отца снова мучает подагра. Ах да, я сегодня видела императора, когда его карета сворачивала с Мариахильферштрассе на Ринг. Наверное, он ехал из Шёнбрунна. Мне показалось, что он был бледен, но я могу и ошибаться, так как он ехал в закрытой карете.

Ее речь была отрывистой и не всегда достаточно связной. Что-то должно было сильно взволновать ее, подумал он и удивился, что она ему ничего не рассказала.

— Ну мы сегодня и посмеялись, — сказал он, когда молчание затянулось. — Один клиент попросил продать ему тысячу почтовых марок по десять геллеров. Выглядел он как простой рабочий — вроде каменщика или плотника. Я спросил его, зачем ему нужно тысячу марок. Ты никогда не догадаешься, что он ответил! Он слышал, что почтовый сбор будет повышен до двенадцати геллеров, и тогда после повышения он сможет продать свои марки с выгодой. Как тебе это нравится?

Анна ответила лишь мимолетной улыбкой. В отчаянии она пыталась скрыть раздиравшее ее внутреннее волнение. Что-то ужасное случилось с Мадером, но не это было страшным, а то, что ей едва удалось избежать скандала. Приди она на какую-то пару минут раньше, она была бы уже в квартире или даже в его постели, когда несчастье — это, конечно, было какое-то несчастье — произошло бы. До сих пор ей пока удавалось предаваться своим удовольствиям, не ставя под удар свой счастливый брак. Она стала беззаботной и неосторожной, не задумываясь о том, что достаточно просто проговориться или произойти какой-то случайной встрече, чтобы навсегда разрушить семейные узы.

— Я люблю тебя, Фриц, — сказала она.

Он бросил на нее удивленный взгляд. Никто из них двоих не был по природе склонен к чрезмерному проявлению эмоций. Он принимал ее чувство к нему таким же само собой разумеющимся, как его к ней. Не было необходимости тратить на это слова. Они целовались при встрече или при расставании и часто бывали вместе в постели. Они были не только мужем и женой, но и хорошими друзьями.

— Я знаю. — Это прозвучало спокойно, но он чувствовал себя неуютно.

Внезапное объяснение в любви было для него так же непонятным, как и ее попытки скрыть свою нервозность. Он подошел к камину и стал возиться с дровами, но она продолжала:

— Я люблю тебя больше жизни. Не забывай это. Что бы ни случилось.

Принц Хохенштайн был высоким худощавым молодым человеком, с лицом испанского гранда с картины Эль Греко. Своими движениями он напоминал чистокровного коня.