Лейтенант и его судья

Титус Дугонич пал в одном из последних больших кавалерийских наступлений этой войны в Галиции; Принц Хохенштайн лежал в братской могиле где-то в районе Пршемышля, барон Ландсберг-Лёви, офицер связи 5-й немецкой армии, был похоронен в Арденнах, на французской земле, которую он так любил.

И этим утром Кунце получил два печальных известия: капитан фон Герстен погиб на боснийско-сербской границе и майор Хартманн, младший сын генерала Хартманна, был убит на русском фронте, в бою южнее Вайкселя. Ему казалось, что со смертью этих двух друзей детства умерла и часть его самого. Слишком поздно он понял, как много они для него значили. Они заменяли ему близких родственников, которых у него не было.

— Боюсь, что ваши теории основаны большей частью на самообмане, — сказал майор бывшему обер-лейтенанту. — Враг может бомбить и наших детей.

Дорфрихтер пожал плечами.

— Нельзя победить, если не готов пойти на риск.

Кунце на секунду показалось, что ворот его мундира слишком узок.

— На прошлой неделе на сербском фронте погиб капитан фон Герстен, — резко сказал он.

Дорфрихтер вопросительно смотрел на него.

— Что вы имеете в виду, господин майор?

— Я получил сегодня утром известие, что капитан фон Герстен погиб на сербско-боснийской границе, — повторил он. — Он был прикомандирован ко 2-й армии и должен был в районе Вальево прокладывать телефонный кабель. Он проник со своими людьми на вражескую территорию, где они попали в засаду. Он мог этого и не делать, а оставаться за линией фронта.

Намек самодовольной улыбки скользнул по лицу Дорфрихтера.

— Служба, выходящая далеко за пределы воинского долга. Как типично для Герстена. Если я верно припоминаю, однажды у нас был разговор об этой — об этой тяге к геройству. Вы хотели знать, почему я именно этих десятерых выбрал, почему не Аренса или Айнтхофена. Убежден, что Аренс никогда не пойдет на ненужную жертву. — Он остановился, вздохнув. — Могу биться с вами об заклад, что Герстен не единственный из моих десяти, кто отправился на тот свет.

Кунце кивнул.

— Вы выиграли пари. — Еще минуту назад ему было тепло, а сейчас его била дрожь. — Принц Хохенштайн и Ландсберг-Лёви уже тоже мертвы. Я должен сказать, — добавил он бесстрастным тоном, — что война вас перещеголяла. Вы убили только одного из десяти, а война уже троих. Теперь вы стали номером 14, Дорфрихтер. Если бы вы не были убийцей, вы были бы теперь кандидатом на перевод в Генеральный штаб.

Дорфрихтер хотел что-то ответить, но инстинктивно почувствовал, что стоит на зыбкой почве, и быстро сменил тему.

— Я надеюсь, господин майор, что вы удовлетворите мою нижайшую просьбу отправиться на фронт. Мне, конечно, не надо вас убеждать, что я приложу все силы и способности, чтобы выполнить мой долг. Я, как вы знаете…

Майор все еще не был в состоянии говорить о помиловании. Он перебил Дорфрихтера и спросил:

— Вы действительно испытываете раскаяние?

— Раскаяние? — переспросил Дорфрихтер звонким голосом. — Ах, вы имеете в виду из-за циркуляров, господин майор?

— Из-за чего же еще?

— Конечно, господин майор, — сказал он с готовностью, почти ревностно. — Глубокое раскаяние. Я этого никогда больше не сделаю, если это то, что вы имеете в виду. Это был безумный поступок, и я действительно должен был не признавать себя виновным вследствие временного помутнения рассудка. Конечно, всегда ищешь оправдания своим поступкам — и я нашел несколько причин. Хотя я признаю, что мои поступки повлекли за собой смерть Рихарда Мадера.

— Почему же вам теперь и не признаться? Вы же в безопасности. Вас нельзя судить дважды за одно и то же преступление.

— Он умер семнадцатого ноября 1909 года. Если бы это тогда не произошло, то он наверняка бы погиб сейчас, на войне — так же, как Герстен и Принц. Что же я у него, таким образом, отнял?

— Пять лет! Пять раз прекрасного лета и пять зим, пять волшебных весен и пять раз пропавшие осенние месяцы, которые особенно прекрасны здесь, в Австрии. — Кунце встал. — Хорошо, Дорфрихтер, это все. Я хотел бы сказать, что был рад вас видеть, но в данных обстоятельствах это было бы неправдой.

Дорфрихтер также поднялся, впервые он выглядел встревоженным.

— Вы хотите этим сказать, что меня не помилуют, господин майор?

— Этого я не сказал. Я должен еще над этим подумать.

— О чем тут еще думать? — грубо спросил Дорфрихтер. — Его Императорское Высочество предложил мне сделку. У меня есть его обещание. Без этого я не дал бы вам на четыре года бросить меня в тюрьму. Если бы не его обещание, я предпочел бы виселицу.

— Его Императорское Высочество мертв, — сказал Кунце.

— Но полковник Бардольф жив! Он в курсе дела! Спросите его!

— Я не нуждаюсь в этом. Я знал о сделке еще до того, как вам ее предложили.

— Ну, значит, тогда вопрос решен.

— Совершенно верно, Дорфрихтер, вопрос решен.

— И что же вы решили?

Кунце долго и насмешливо посмотрел на него.

— Не забывайте, Дорфрихтер, что мы здесь находимся в армии. Ваше прошение будет тщательно проверено, и вам будет сообщено о решении имперской военной канцелярии. Больше, к сожалению, я вам ничего не могу сказать.