Лейтенант и его судья

— Откуда мне это знать? Он был не единственным. Один улан повесился. Командир пришел в ужас, так как он считал, что так офицеру поступать не подобает. Если мне не изменяет память, была еще одна попытка самоубийства. Человек вскрыл себе вены. Еще один пример mauvais goût![4] Он, правда, остался жив, но ему дали понять, что он должен уйти в отставку. Еще один умер во время учений от перенапряжения. Конечно, упор делался на выработку выносливости. Невыносимые марш-броски на сорок километров были не редкость. Ты можешь быть гением в тактике, но если не выдерживаешь темп в марше, тут же следует минус. Тот, кто писал этот учебный план, понятия не имел о существовании двигателя внутреннего сгорания.

Дорфрихтер сидел с лицом, покрасневшим от возмущения или от тепла, исходившего от кафельной печи; Кунце не мог решить, от чего именно. Ему внезапно пришла в голову мысль, что они поменялись ролями, возможно, еще при первой их встрече в Вене. Кунце был обвиняемым, а Дорфрихтер — обвинителем. Это было мимолетное чувство, но он должен сделать все, чтобы уйти от этого сценария, в который его завлекал Дорфрихтер. Иначе он, Кунце, проиграет в этой борьбе. «Какой борьбе? — спросил он себя. — За что я борюсь? За мое звание майора? За жизнь этого человека? Или за что-то другое, гораздо более важное, за что-то страшное, чему еще и названия нет?»

— Знаете ли вы, что почти все получатели циркуляра по оценке фон Кампанини являлись отличными всадниками? — спросил Кунце.

Дорфрихтер несколько успокоился.

— Нет. От меня ждали, что я это знаю? Честно говоря, я не могу уследить за вашей мыслью, господин капитан. Допускаю, что ваши вопросы должны меня запутать и вовлечь в противоречия. Я бы охотно пошел вам навстречу, если бы знал, куда вы клоните. Уж не хотите ли вы этим сказать, что я намеревался убить десять человек только потому, что они могли дольше, чем я, усидеть в этом проклятом седле?

— Молль этого не мог.

— Вы снова о Молле! Молль! Вы просто замкнулись на этой дряни!

— Почему вы называете его дрянью? Сегодня утром вы уверяли, что едва можете вспомнить о нем.

— Я этого высокомерного дурачка совершенно забыл, а вы просто помогли его вспомнить. Многое, о чем я забыл, сейчас снова вспоминается. Да, наши мнения во многих вопросах различались. Именно он был одним из самых глупых в классе.

— Он закончил курс двенадцатым.

— Вполне возможно. Там было еще несколько личностей такого сорта. Фотографическая память, но ни малейшего интеллекта. Без наставления или устава они не смогли бы отвести взвод от нужника до плаца.

— А что вы скажете о капитане Дугониче?

— Он что, тоже стоит в списке?

— Вас это не должно беспокоить. Вы его что, тоже забыли?

— Черт побери, нет. Я хотел сказать, так точно, нет, — поправился он, ухмыляясь. — Как можно забыть Титуса Дугонича! Это был, действительно, всадник! Атилла гуннов, хотя он и был жалким сербом. На свете нет дикой лошади или дикой бабы, которых он не смог бы укротить.

— Какие у вас с ним были отношения?

— Вообще никаких. Мы принадлежали к разным группировкам. Абсолютное равенство в офицерском корпусе существует только в теории. Подхалимы у него были в чести, с которыми он любил проводить свободное время. Такие вечера обычно заканчивались битьем стекол в кофейнях и отправкой минимум пары полицейских в госпиталь на зависть всем полицейским Вены — ведь, наряду со щедрой платой за молчание, они еще и отдыхали там, то есть лечились, довольно долго. В любом случае он со своими однокашниками практически компанию не водил. Его друзьями были гусары и драгуны венского гарнизона. У них и денег было не меньше, чем у него, да и в пьянке или похождениях с проститутками они ему не уступали. Это было обязательным условием для допуска во дворец Дугонича на Херренгассе. Я уверен, что эти правила действуют и поныне.

— А вы не преувеличиваете? — спросил Кунце. — С чего бы это человек с такими низкими моральными качествами стремился попасть в военное училище и в Генеральный штаб?

— Потому что он это мог себе позволить. Я не имею в виду финансовую сторону. Необходимым интеллектом он обладал. Но использовал его исключительно для того, чтобы сделать карьеру. Полевая служба, сказал он мне однажды, претила ему, поэтому он решил пойти в военное училище. Ну, а когда он попал в училище, тут препятствий для него уже не было.

— Вам он нравился?

— Не совсем. Но он был мне и не противен.

— Лейтенант Хоффер был его другом?

Дорфрихтер сделал удивленное лицо.

— Хоффер? Это не тот ли, который покончил с собой в Инсбруке? Вполне возможно, что они дружили. Ничего не могу об этом сказать. Я уже говорил, что с Дугоничем почти не общался.

Кунце решил захлопнуть ловушку.

— У вас были контакты с капитаном Аренсом?

Аренс не был в числе получателей циркуляра.

Впервые в этот день Дорфрихтер, казалось, не был готов к вопросу. По всей видимости, он не знал, как он должен на это имя реагировать. Кунце казалось, что ему слышно, как напряженно идет работа мысли в голове обер-лейтенанта.