Лейтенанты (журнальный вариант)

Назавтра или через день, а может, всего лишь к вечеру — в этой каше время сдвинулось — ошалевшая батарея, приткнув минометы под стеной, забилась вместе с майором Семченко от артобстрела в подвал. Начарт углядел на стенке телефон. Аппарат мертв, но майор “оживил” и поговорил с Геббельсом. Рифмованная нецензурщина расшевелила измученных людей.

— Немедленно прекратить огонь! — приказал Семченко, и немцы перестали стрелять.

— То-то! — Майор прошелся гоголем перед ожившей батареей. — Шиндыр-мындыр-лапопындыр!

Полк, уйдя с шоссе, шел на Берлин просеками. На одной из них остановились — пропустить танки. Пехота улеглась в кюветы, а батарею Маковский увел в лес:

— Мало ли что.

“Тридцатьчетверки” выглядели странно. Башни окутаны панцирными кроватными сетками.

— Экраны от фаустпатронов, — объяснили. — Самодельщина, а что делать? Гореть-то не хочется.

Заряд фаустпатрона прожигал любую броню, но, натыкаясь даже на примитивный экран, разряжался на нем и гас без вреда для танка.

Следом за нашими танками — никто не понял, как это случилось, — прошел немецкий бронетранспортер и передавил спящих в кювете стрелков, а заодно и собачьи санитарные упряжки — малозаметные на поле боя собаки были обучены находить потерявших сознание. Лихой черноморский грек, комсорг батальона, бегом нагнал немцев и сжег из фаустпатрона. Ни один не ушел.

Срочно нужен фаустпатрон. Но кто бы научил? Комсорг полка Борзенко, рассказывая минометчикам о геройстве своего подчиненного, обмолвился, что и сам умеет не хуже. Я только что видел оставленный “фауст” и сбегал за ним:

— Товарищ капитан, научите!

Все мгновенно разбежались, Борзенко впереди всех.

До стрельбы из “фауста” дело не дошло, но пулеметом обзавелся. Попался английский “брен”. Видимо, у немцев не хватало оружия, брали старье из запасов.

Отступавшие немцы затягивали дивизию за собой. Она тащила немцев, наседавших с тыла. Тех подгоняли наши, отбивавшиеся от прорывающихся из окружения немцев... Конец апреля 1945 года — “слоеный пирог под Луккенвальде” — двадцать-тридцать километров южнее Берлина.

Наши — немцы. Немцы — наши... Слои перемещались, перемешиваясь. В лесных массивах, по просекам и полянам терялась ориентировка, и тогда били, защищаясь, во все стороны, не разбирая, где свои, где чужие.

Творилась несусветная мешанина с неожиданными поворотами. Одни немцы остервенело отбивались, другие бросали оружие. Так, к батарее, напугав до смерти, прибежал строем под белым флагом взвод СС — неслыханно! Часы, портсигары и кольца тут же перешли к минометчикам... На рассвете у батареи срочно запросили огня — пехота одного из батальонов теряла людей от фрицевского пулемета! Маковский непробудно пьян, заявку принял я. Командир батальона дал по телефону координаты цели. Прячась от огня в подвале, подготовил стрельбу по карте… Батарея несколькими минами разнесла пулемет.

Днем выяснилось — по батальону стрелял наш запасной полк. Его, вооружив, но не переодев, зачем-то пригнали к Берлину. Запасники, вляпавшись в “слоеный пирог”, всех вокруг считали немцами. Самих запасников поначалу издали принимали за СС в парадном черном. Разглядев ближе — за фольксштурм, поскольку в гражданском…

Последняя стрельба батареи (и моя тоже) в Великой войне. Поубивали своих. Угрызений не было. Минометчикам стало все равно, куда и в кого стрелять. Знакомое батальонное отупение и безразличие.

В ночи выведенная из боя батарея вышла к дому с пылающими светом окнами. Гремела музыка, и несся разноголосый ор. На поляне и крыльце — трупы эсэсовцев и школьников-недомерков с подвернутыми обшлагами.

До батареи не сразу дошло: Первомай и — взят Берлин!

Минометчики надорвались и потеряли интерес к жизни. “Первомай так Первомай. Берлин так Берлин...” Умом понимали, что война, возможно, кончилась, но эмоций никаких.

Сразу такое ощутить было неподъемно.

По полку объявили: “Идем в Чехословакию! Даешь Прагу!” Увидели грандиозное зрелище — жуткий символ смерти вермахта: поперечные просеки в каше из искореженной и сожженной техники вперемешку с сотнями трупов. Побоище свежее — тянуло пока еще только дымом... Был вермахт — весь вышел... Аллес капут!

Шоссе забито. Справа 714-й полк на повозках, верхом и на велосипедах. Левой стороной — танки с мотострелками (все в касках — необстрелянные). Посредине зажата беззвучная колонна беженцев из Берлина — белые флаги на фурах, белые повязки на рукавах стариков, белые застывшие лица.

На откосе увидел двух немцев-солдат. Один, видимо раненый, лежал. Второй старался помочь. На всю жизнь запомнилась товарищеская верность — не бросил, остался, рискуя жизнью. Ведь Иваны легко могли убить — все навеселе,

а то и пьяные. Почему бы господам победителям не стрельнуть в безответных?

Не стрельнули. Проехали...

Люди! Вас иногда есть за что и любить.

Глава 18

Сначала слух, потом из штаба подтвердили: “На Прагу не идем. Сворачиваем через Эльбу к американцам”.