Лейтесь, слёзы...

— Почему же ты его не принимала? — Душевнобольные никогда сами этого не делали, несколько раз Ясону приходилось сталкиваться с такой аномалией.

— Он отупляет мой разум, — ответила Кати, дотрагиваясь указательным пальцем до кончика своего носа так, словно это был некий ритуал, которому надлежало следовать неукоснительно.

— Но если он…

Кати резко сказала:

— Никто не вправе ебать мне мозги. Никого из мозгоебов я больше к себе не подпущу. Знаешь, кто такие мозгоебы?

— Ты только что объяснила. — Ясон говорил тихо и медленно, сосредотачивая все свое внимание на сидевшей перед ним девушке — словно стараясь удержать ее на месте, сохранить ее мозг пусть и в относительном, но все-таки равновесии.

Принесли кушанья. Ничего ужаснее Ясон в жизни не видел.

— Разве это не подлинно-восхитительная итальянская кухня? — спросила Кати, ловко наматывая спагетти на вилку.

— Да-да, — рассеянно согласился Ясон.

— Ты думаешь, я вот-вот отрублюсь. И не хочешь в это впутываться.

— Это правда, — подтвердил Ясон.

— Тогда уходи.

— Я… — Он замялся. — Ты мне нравишься. Я хочу убедиться, что у тебя все будет в порядке.

Ложь во спасение. Как раз такая, какую Ясон одобрял. Так все же было лучше, чем сказать: «Потому что, если я отсюда уйду, ты уже через двадцать секунд будешь звонить мистеру Макнульти». То есть выложить все то, что было у него на уме.

— Со мной все будет в порядке. Меня отвезут домой. — Кати вяло обвела рукой зал ресторана — клиентов, официантов, кассира. Повара, истекающего по том в пышущей жаром, плохо вентилируемой кухне. Пьяного в баре, тупо крутящего свой бокал с пивом «Олимпия».

Тогда Ясон, после тщательного расчета, уверившись, что поступает правильно, справедливо заметил:

— Ты не берешь на себя ответственность.

— За кого? Я не беру на себя ответственность за твою жизнь, если ты об этом. Это твоя забота. И не перекладывай ее на меня.

— Ответственность, — пояснил Ясон, — за последствия твоих действий по отношению к другим. Морально, этически ты просто плывешь по течению. Всплываешь тут и там, затем снова погружаешься. Как будто ничего не случилось. Уходишь, оставляя всем прочим подбирать знойные луны.

Подняв голову, Кати посмотрела Ясону в лицо и сказала:

— Разве я тебе навредила? Я спасла тебя от полов — вот что я для тебя сделала. Что, этого делать не следовало? Да? — Она повысила голос, не сводя с Ясона немигающих глаз и по-прежнему держа в руке вилку со спагетти.

Ясон вздохнул. Все, все без толку.

— Нет, — сказал он, — это следовало сделать. Спасибо. Я очень это ценю. — И только он это сказал, как сразу почувствовал к Кати стойкую ненависть. За то, что она таким образом его к себе привязывает. Этакая вот жалкая посредственность, нормалка девятнадцати лет от роду — и вот так привязывает к себе его, взрослого секста. Все это казалось до абсурдности невероятным; мысленно Ясону где-то даже хотелось смеяться. Впрочем — только «где-то». В целом же ему было не до смеха.

— Ты реагируешь на мое тепло? — спросила Кати. — Да.

— Ведь ты и впрямь чувствуешь, как моя любовь тянется к тебе? Да? Правда? Прислушайся. Быть может, ты даже ее услышишь. — Сама она внимательно прислушивалась. — Моя любовь все растет, и это нежный побег.

Ясон подал знак официанту.

— Что у вас тут толкового имеется? — быстро спросил он у официанта. — Только пиво и вино?

— Еще трава, сэр. Лучшего качества, «Акапулько-голд». И гашиш, первоклассный.

— А из крепкого спиртного — ничего?

— Нет, сэр.

Ясон жестом велел официанту удалиться.

— Ты обращался с ним как со слугой, — заметила Кати.

— Ага, — подтвердил Ясон и вслух простонал. Потом закрыл глаза и помассировал переносицу. Теперь вполне можно было идти до конца; в конце концов, ему уже удалось разжечь в ней гнев. — До чего же вшивый официант, — сказал он, — и до чего же вшивый ресторанишко! Давай свалим отсюда.

— Вот что значит быть знаменитостью, — с горечью произнесла Кати. — Теперь мне понятно. — Она наконец отложила свою вилку.

— Да что ты вообще понимаешь? — выпуская весь пар, прорычал Ясон. Роль миротворца теперь можно было оставить до лучших времен. А еще лучше — вообще к ней не возвращаться. Поднявшись со стула, он взял свое пальто. — Я ухожу, — сказал он Кати. И надел пальто.

— О боже, — простонала Кати, зажмуриваясь; кривящийся рот ее раскрылся. — Боже мой. Нет. Что ты наделал! Знаешь, что ты наделал? Понимаешь все до конца? Улавливаешь хоть что-нибудь? — А затем, так и не раскрыв глаз и не разжав кулаков, Кати завопила. Таких воплей Ясону слышать не доводилось. Словно парализованный, стоял Ясон, пока дикие звуки и вид ее искаженного, сведенного судорогами лица буквально били и колотили его, еще сильней отупляя. Это психотические вопли, сказал он себе. Продукт расового бессознательного. И исходили они не от личности, а с более глубинного уровня — от коллективной сущности.

Но понимание это никак ему не помогало.