Лекарь

Который сейчас час? Склянки не звенят уже который день. Мёртвые плохо держат вахту. А живые, думаю, пробили бы сейчас вторую cклянку. Пять часов пополуночи. Как я знаю? По рези в самом низу живота, предваряющей пытку мочеиспусканием. Это она, проклятая, будит меня уже больше года в одно и то же время.

Время. У меня его немного, но владею им неоспоримо. Могу делать что хочу и когда хочу в пределах моего мира, очерченных бортами этого судна. Впрочем, неправда. Даже временем я владею на паях со Смертью. Скоро тела, заполняющие корабль, начнут источать запах мертвечины, такой густой, что долго я не протяну. Уверен, большая часть экипажа, умершая за неделю чумы, была похоронена в море, пока остальные были ещё командой. Но, тем не менее, остались десятки мёртвых тел тех, чьи силы иссякли разом, и кого Смерть застала изнурёнными, принявшими её дуновение в разных потаённых местах: в каютах, на баке и на юте, на корме, на нижней палубе и, конечно, в трюме.

Да, в трюме. Там в тесном загоне держали прикованными пару дюжин африканских рабов. Наше судно не предназначено для торговли «чёрной костью», но хозяин не преминул воспользоваться выгодой, которую может принести продажа этого товара в Новом Свете, куда мы направлялись.

Боже, это мне придётся избавляться от них. Тех, что внизу расковывать, тянуть на палубу, поднимать над бортом и сталкивать в море. Остальных только, что не придётся расковывать. А я настолько ослаб, что руки с трудом поднимают сухарь. Какая злая гримаса судьбы, что выжил только я, самый пожилой пассажир. Ничего не смыслящий ни в судовождении, ни в других, могущих пригодиться в данной ситуации, ремёслах. Просто насмешка: я, лекарь, нахожусь среди сонма мертвецов, никому из которых мои навыки не могут принести уже никакой пользы, как и мне самому. Лучше бы я был простым матросом, было бы больше смысла в моём существовании в этом дрейфующем мире.

Их двадцать шесть в трюме. Из них шесть женщин и двое детей. Все мертвы. А если бы кто-то остался жив, что бы я с ним делал? Конечно бы выходил. Это не обсуждается. Я ведь врач. А дальше? Женщина. Владел бы ею, как какой-то восточный правитель? Принуждал удовлетворять все прихоти? Я, у которого за всю жизнь не было не только рабов, но и слуг. Только помощники. А вдруг бы понравилось? Ха! Эта выглядит очень даже ничего, несмотря на истощение. Нерожавшая эбеновая Венера. Господи, избавь, что это я вдруг? Она ведь труп. А мужчина? Выживи он, не стал бы я его добычей? Вон, у той отгрызен бок. Наверняка подростком, прикованным рядом. Как он на такое решился? В бреду, в горячке отчаяния? Предвечный инстинкт выживания? Может, для него это не впервые? Ладно, хватит, пора с чего-то начать. С детей. Они не прикованы, не несут никаких пут, кроме пут материнских объятий. С этим справляюсь. Ну, а дальше? Я не слажу с кандалами даже с помощью инструментов корабельного плотника. Но ведь я лекарь. Ампутация, вот средство, часто выручавшее пациента и всегда кормившее меня. А сейчас оно выручит меня и прокормит акул. Надо помнить об осторожности. Я готов умереть, но не всякою смертью. В любом случае, не от заражения, которое мог предотвратить. Главное, не дать крови заражённого попасть в мою кровь. Это я узнал от фра Джованни, внедрявшего в меня азы врачевания в бытность мою в монастыре. Он учил: «Вкладывая руки в раны, убедись, что твоя кожа цела, нет на ней ни царапин, ни трещин и ни шелушений. Кровь, это магнит, притягивающий губительные миазмы из воздуха и передающий другой крови при их контакте». В рундуке плотника есть пара грубых кожаных перчаток. В самый раз, для задуманных мной «операций». Естественно, в своей лекарской практике я не пользовался перчатками, ведь в них теряешь всякие тактильные ощущения, такие важные в деле. Но сейчас случай другой.

На избавление от трупов рабов уходит весь день до заката. Но я не предаюсь отдыху, пока не отмываю закуток дочиста, не оставляя и ошмётка от препарированных тел. И только тогда позволяю себе уснуть.

***

Ещё один день под сенью Смерти. Сегодня я очищаю корабль от остальных трупов. Если рабов я придумал расчленять, чтобы избавить от кандалов, то с братьями-христианами приходится обращаться так же, ввиду моего бессилия поднять на уровень борта пусть даже одно тело взрослого человека. А тела, как и представил себе ещё вчера, когда появились силы покинуть каюту, я нахожу везде, даже в самых неожиданных местах. Последнего мертвеца я сбрасываю в море целиком, не прибегая к препарированию. Смерть застала его в шлюпке, навешенной над бортом.

Закончив с этим скорбным заданием, я читаю над нашедшими упокоение в пучине, вернее, в желудках акул, вьющихся вокруг нашей скорлупки со вчерашнего дня, псалмы из потрёпанной псалтири, найденной в капитанской каюте. Правда, я могу и по памяти прочесть и «Господь – пастырь мой», и «Долиной смертной тени», подобающие случаю. Могу на латыни, французском, швабском, итальянском, английском. Могу и на иврите.