Лекарь

Загадочное семейство к ежам не имело никакого отношения. Хозяин, огромный плечистый мужик, настороженно выслушал наши предложения, и нехотя посторонился, пропуская в дом.

В день знакомства мы узнали от любезной госпожи Ежихи, что подобная практика проживания давно принята в благородных семействах и ничего, кроме уважения, не вызывает.

«А всякие нездоровые фантазии оставьте при себе, молодые люди, — наставительно объявила матрона в ответ на наши двусмысленные комментарии».

Конечно, вместо того, чтобы таскаться по чужим дворам, нанимаясь на работу, мы могли бы заночевать в какой-нибудь канаве, а наутро стащить пару кусков пирога на местном рынке. Однако давние отголоски воспитания диктовали нам свои условия, не позволяющие скатываться в маргинальную бездну. К тому же мне начинало нравиться шокировать наивных граждан своим нестандартным видом. Мы с Женькой давно приняли обнадеживающую мысль о полном неведении местных о мировых катастрофах и катаклизмах, и уже без опасения демонстрировали пугающие последствия незнакомого им недуга. Господин Еж, впервые увидев мои чудовищные лапы в сочетании со слюнявой мордой, долго шептал слова молитвы и взмахивал руками, ограждая себя от потусторонней скверны. Потом, немного пообвыкнув, на второй день уже с видимым, почти научным интересом разглядывал мою пасть, норовя влезть в нее грязными пальцами.

«Как же тебя так угораздило? — сокрушался он, не отводя от страшной рожи любознательных глазок, — такой молодой и такой уродливый, бедолага!»

Главе Ежей было незнакомо чувство такта, впрочем, он и не скрывал свою невоспитанность, неустанно повторяя о простоте местных нравов и открытых людях. Весь второй день мы провели с Женькой, латая прохудившуюся крышу, то и дело прыгая вверх-вниз, и мечтая о крепком здоровом сне. Даже мое почти звериное здоровье сдавалось под натиском требовательного Ежа, неизменно появляющегося во дворе контролировать нашу работу, и время от времени угощать весьма сытным не то обедом, не то очередным завтраком.

«Силы должны восстановиться, — наставительно повторял он, пичкая в нас куски прожаренного мяса и домашнего сыра, — иначе не будет слаженной работы!»

Когда, наконец, с крышами было покончено, добросердечный хозяин снова пригласил нас к богато накрытому столу. Что говорить, в Нордсвилле пожрать любили. С каждого края необъятной обеденной мебели свисало по внушительному куску копченого мяса, а центр стола украшали обязательные пироги с разными начинками. Женька только вздохнул, незаметно хлопая себя по отожравшимся бокам.

«Тихон, я не хочу обидеть хозяев, но неужели это их ежедневный рацион? — прошептал он, наклоняясь к моей слюнявой морде, — всего этого мне хватило бы на год. Я больше не могу столько жрать, сотвори нам какое-нибудь чудо, избавляющее нас от беспрерывного жрача.»

Чудес я сотворять не умел, но стоило нам в который раз сесть за стол, как за окном послышались чьи-то испуганно-обозленные крики и отчетливый топот сотен ног. Так во всяком случае, показалось мне, когда взволнованный Еж распахнул входную дверь, знакомясь с ситуацией. В Нордсвилле явно произошло что-то выходящее за привычные рамки. Обычно тихий городишко был наводнен местными жителями, большинство из которых были вооружены факелами, а оставшиеся многозначительно перебрасывали из руки в руку топоры и лопаты. Вся толпа целенаправленно двигалась к ежиной норе, выкрикивая оскорбительные слова, правда, не понятно, кому адресованные.

«Я сотворил тебе чудо, — хмыкнул я, наблюдая за толпой, — вряд ли социально активный Еж возобновит прерванную трапезу и не примкнет к народному восстанию»

Когда решительно настроенные граждане приблизились ко двору ежиного семейства на расстояние нескольких метров, мы с Женькой отчетливо расслышали угрожающее:

«Сжечь колдуна! Сжечь! Долой! Прочь из нашего города, грязный урод!»

Женька негромко хмыкнул и повернувшись ко мне в пол-оборота, негромко прокомментировал:

«Похоже, пришли по твою душу, Тихон. Чудо ты уже сотворил, а что касается твоей красоты…»

Я только недовольно рыкнул, привычно реагируя на Женькины приколы, однако дальнейшие события, показали, что в его словах есть доля истины.

Самый смелый из восставших, или самый обозленный, решительно вышел вперед и грозно проорал, обращаясь к Ежу:

«Зови сюда грязное чудовище, да поживее, любезный! Если не желаешь увидеть, как исчезает в огне твое жилище!»

Еж, не вдаваясь в подробности, послушно подтолкнул меня на крыльцо, демонстрируя готовность слиться с толпой и не желая народного осуждения. Я на всякий случай, угрожающе зарычал, и вполне по-человечески поинтересовался причиной столь живого интереса к моей персоне.

«Ты сжег трактир, а теперь и домик несчастной Тихомиры! Ей и так здорово досталось, когда прошлой зимой ее мужика растерзал лютый волк. Так ты, уродище, не постеснялся лишить несчастную ее последнего имущества!»