Лекарь. Ученик Авиценны

Робу они заказали добротные серые штаны и куртку. Хотя он и не соглашался на такое расточительство, Мэри купила ему еще два черных плаща, подобающих лекарям: один из легкой материи без оторочки — на лето, другой же поплотнее, отороченный лисьим мехом, с капюшоном. Ему давно уже пора было купить новую одежду, ибо он до сих пор носил то, что они купили в Константинополе, куда попали по долгой цепочке еврейских поселений, пройдя ее всю звено за звеном. Кустистую бороду Роб подстриг так, что она стала походить на козлиную; купил, поторговавшись, западное платье, и к тому времени, когда они присоединились к большому каравану, Иессей бен Беньямин перестал существовать. Его место занял Роберт Джереми Коль, англичанин, направляющийся вместе со своей семьей в родную страну.

Мэри, как всегда, бережливая, припрятала кафтан, а позднее сшила из него одежду для сыновей. Одежду Роба Джея она отдавала со временем Таму, хотя здесь были свои трудности: Роб Джей был высок для своего возраста, тогда как Там был чуть помельче, чем большинство ровесников — по дороге на запад он перенес тяжелую болезнь. Во франкском городе Фрейзинге у обоих мальчиков воспалились гортани, стали слезиться глаза, а затем начался сильный жар, изрядно напугавший Мэри, которая подумала было, что может лишиться обоих сыновей. Жар не спадал много дней подряд; Роб Джей пережил болезнь без видимых последствий, но у Тама болезнь словно поселилась в левой ноге, которая сделалась очень бледной и выглядела почти безжизненной.

Семья Колей пришла во Фрейзинг с караваном, которому вскоре предстояло отбывать дальше. Мастер-караванщик сказал, что не станет задерживаться из-за больных.

— Ступай и будь проклят, — сказал ему Роб, потому что его сын нуждался в лечении и он не намерен был лишать ребенка врачебной помощи. Он прикладывал к ноге Тама горячие влажные компрессы, не спал, чтобы часто менять их, брал маленькую ножку в свои огромные ручищи и снова и снова сгибал и разгибал колено, заставляя мышцы работать. Он пощипывал ногу, массировал ее, густо смазывал медвежьим жиром.

Там поправлялся, но не быстро. К тому времени, когда случилась болезнь, он ходил еще неполный год. Теперь ему снова пришлось учиться ползать и двигаться на четвереньках, а когда он снова стал ходить, то и дело пошатывался и падал — левая нога стала чуть короче правой.

Они около года провели во Фрейзинге, ожидая сначала, пока поправится Там, а затем — пока появится подходящий караван. Роб так и не привык к франкам, не полюбил их, однако он стал несколько мягче относиться к их манерам и понятиям о жизни. Хотя он и не знал языка, люди все-таки обращались к нему со своими болезнями, видя, с каким безграничным терпением и любовью он ухаживает за своим сыном. Роб неустанно работал с ногой Тама, и теперь мальчик оказался одним из самых живых и бойких лондонских ребятишек, пусть и слегка приволакивал при ходьбе левую ступню.

Если на то пошло, то оба мальчика чувствовали себя в Лондоне куда увереннее, чем их мать, потому что Мэри не могла примириться с этим городом. Она находила климат слишком сырым, а англичан слишком холодными. Приходя на рынок, она с великим трудом удерживалась от того, чтобы горячо, с чувством поторговаться, как уже привыкла на Востоке. В целом люди оказались здесь отнюдь не такими любезными, как она ожидала. Даже Роб говорил, что ему не хватает потока бойкой персидской речи.

— Хотя вся эта восточная лесть и яйца выеденного не стоит, а все же она приятна, — признавался он Мэри.

Роб был источником постоянных переживаний для Мэри. Чего-то им очень не хватало на супружеском ложе, была там какая-то безрадостность, которую Мэри даже не смогла бы объяснить словами. Она купила зеркало и внимательно изучила свое отражение. Обнаружила, что под жарким солнцем странствий ее кожа утратила прежний блеск. Лицо заметно похудело, а скулы стали выступать резче. Понимала она и то, что груди из-за кормления не стали лучше. По всему Лондону расхаживали продажные женщины с холодным взглядом, и некоторые из них были совсем недурны. Что если Роб рано или поздно обратит свои взоры к ним? Она представила себе, как он станет хвастать шлюхе, что обучался искусству любви в Персии, и мучила себя, представляя, как те станут с ним кататься, кувыркаться и смеяться, как было когда-то у них с Робом.

Ей Лондон представлялся черной трясиной, которая уже засосала их по щиколотки. Сравнение это возникло не случайно — в этом городе стояло большее зловоние, чем в любом из встречавшихся на их долгом пути болот. Открытые сточные канавы и повсеместная грязь были не лучше и не хуже, чем в Исфагане, но вот людей здесь было куда больше. В некоторых кварталах люди буквально теснились, оттого и зловоние мусора и отходов становилось просто невыносимым.