Лекарство от одиночества (СИ)

– Ты про что вообще? Хочешь, чтобы все вокруг знали, что мы… Жор, ты прикинь, какая это благодатная почва для сплетен?! И мои родители… Они никогда этого не поймут, не примут. А Валов? Его это убьет. Тебе ли не знать!

– Чувства Юры мне важны ровно до тех пор, пока они не вступают в конфликт с интересами моего ребенка. Прости, Эля, боюсь, тут я буду эгоистичен.

– Нет никакого ребенка, – шепчу я, слизывая с губ слезы.

– Тест говорит обратное.

– Георгий…

– Слушай, я ничего у тебя не просил, так? Никогда. Не лез, и ничего не делал специально, что бы ты ни думала, – чеканит Бутенко в ответ. – Да у меня просто крышу в тот день сорвало! Я вообще ничего не соображал, какие там хитрые планы! Я так долго тебя ждал… – Он осекается, сообразив, что наговорил лишнего. И сунув руки в карманы брюк, устремляет взгляд в пол. – В общем, я не просил, да. И в сторону отошел, когда у вас все завертелось. Но теперь я не отступлю, – добавляет жестко, поймав мой растерянный взгляд. – Себя принять не заставляю. Но ребенка постарайся принять.

– А то что? – сощуриваюсь, после истории с Валовым, после всего разочарования, что он заставил меня испытать, готовая и к угрозам, и к неприкрытому шантажу.

– А то ничего, – как-то устало усмехается Бутенко. – Просто постарайся. Универ ты окончишь, я обещаю. По поводу финансов тоже можешь не беспокоиться. Ну и с малым я буду помогать по мере сил. В моем возрасте к отцовству подходишь уже со всей осознанностью. Не бойся, что это все на тебя одну ляжет.

Прикрыв глаза, оседаю на стул.

– Хочешь, чай заварю?

– Хочу, чтобы ты ушел. Пожалуйста.

Это жестоко. Знаю. Но со мной жизнь поступила тоже не лучшим образом. Так что, Жор, без обид. Пока каждый сам за себя.

– Ладно. Если ты пообещаешь не делать глупостей.

– Не буду. Даю слово.

Я и впрямь не собираюсь поддаваться искушению выйти в окно. Потому что мне нельзя. У меня Мишка. Как минимум.

Какое-то время спустя хлопает дверь, и я остаюсь наедине со своими мыслями. Их много в моей голове. Безрадостных, абсолютно разрушительных мыслей. Представляю, какой кошмар начнется, когда о моей беременности станет известно. И этот неминуемый ужас, как ни странно – моя единственная уверенность в будущем.

Я не знаю, что мне делать. Как быть? Под ногами не осталось ни единой опоры. Шаркая тапками как старуха, возвращаюсь в спальню, раздеваюсь и долго смотрю на себя в зеркало. И как я не увидела изменений? Грудь – как у Памелы Андерсон, живот… нормальный, но в тонусе. Робко касаюсь пальцами и тут же отдергиваю руку, горько расплакавшись.

– Подумаю об этом завтра, – обещаю себе. Но назавтра привозят Мишку, а глядя в его глазенки, не такие уж и раскосые, надо заметить – думать о том, убить или оставить в живых плод, из которого может получиться такой же маленький человечек, совсем невыносимо. Потому что ответ один. И он не терпит двусмысленного прочтения. Надо быть какой-то уж совершенно бесчувственной тварью, чтобы, имея поддержку и все ресурсы дать малышу жизнь, не сделать этого.

А поддержка у меня есть, да… И не на словах. Бутенко на самом деле старается. Наутро мне доставляют большой пакет с фруктами и пакетик поменьше – из аптеки. В нем витамины для беременных и фолиевая кислота, которую по-хорошему следовало начать принимать еще на этапе планирования беременности. Уж слишком важный это элемент. Но мы ведь ничего не планировали… Стараясь не заплакать, отправляю пилюли в рот. Я делаю то, что надо. Но ощущение того, что это все происходит не со мной, никуда не девается. Может, потому, что я никому так и не рассказала о своей беременности. Никто кроме Георгия, встреч с которым я избегаю, не спрашивает, как я себя чувствую. Никто кроме него не носится со мной, как с хрустальной. Я живу, как жила: езжу в универ, отрабатываю свою четверть ставки по выходным, таскаю на руках Мишку, неизбежно встречаюсь с родителями и Юрой и… молчу, оттягивая конец света. Я даже в женскую консультацию обращаюсь потому, что Бутенко, окончательно потеряв терпение, затаскивает меня туда едва ли не силой. Врач недоумевает, почему я сама, будучи медиком, так с этим затянула, и водит датчиком по животу. Я отстранённо молчу и поначалу даже на экран не смотрю, отворачиваюсь… А потом уже не могу не смотреть. У него ручки есть, ножки, пальчики…

– И тонус такой! Эльвира Валерьевна, вам бы на сохранение! Ложимся?

– Конечно, – сиплю я, зажмурившись.

– И пульс скачет. Ты чего? Волнуешься, что ли? Все будет хорошо. Прекращай.

Так-то оно так, но чтобы лечь в больницу, мне нужно пристроить сына к родителям. Значит, придется им объяснять, что да как, а мне заранее плохо от этой мысли!

– И давление! Ты как хочешь, Эльвира Валерьевна, а я тебя в стационар поднимаю.