Лекарство от скуки (СИ)

— Ты просто не понимаешь… — Прошептал, словно не замечая, что воздуха не хватает. В глазах застыли злые слёзы, а на лице… он как будто не верил, что этот разговор происходит в принципе.

— Это ты не понимаешь! Ты не слышишь! Это ты себе что-то там придумал.

— Я не придумал, я построил… — Захрипел Татарин, а я, почувствовав, что хватка ослабла, его руки от себя оттолкнула.

— Без меня, Олег. Дальше — без меня. Ищи новый объект для обожания. Ломай, строй, прогибай под себя или поклоняйся. Что хочешь делай. — Так сказала, словно отчитываю, а он вдруг в лице переменился. Ушла гримаса боли и непонимания, напряжение ушло и злость. Татарин вдруг широко улыбнулся, поклоняясь торжеству мысли.

— Лучший способ доказать, что человек ошибается, позволить ему эту ошибку совершить, не так ли? — Выдохнул с нарастающим вдохновением.

— И прекрати считать себя вершителем судеб!

— Ты злишься, потому что я прав. — Догадка озарила лицо.

— Не нужна мне твоя правда и ты не нужен!

— А вот это правильно, Наталья Викторовна. От вредных привычек нужно избавляться резко, не оглядываясь, не сомневаясь. — Посмеиваясь в сторону, Татарин отступился и посмотрел на дверь. Я, признаться, тут же с облегчением выдохнула, зная, что моё время для подготовки к церемонии на исходе, но удержаться от язвительных слов не смогла.

— Ты моральный террорист, Татарин, а не вредная привычка. Тебе нравится ломать, наблюдать за тем, как жертва теряет способность к сопротивлению, принимает твою волю. Я устала быть твоей жертвой, я больше не могу. Я верила тебе достаточно. Наигрались. Хватит.

— Хватит. — С готовностью согласился он. — А на досуге подумай, отчего жених не удивлён отсутствию гостей с твоей стороны. Почему не уговорил приехать твоего отца. С его уровнем это не требует много времени.

— Пообещай, что уйдёшь, что исчезнешь. — Открестилась я от его напутствий.

— Сейчас да. Но это сейчас. А по поводу отца… я тебе и сам скажу: сломанную куклу любить всегда проще, ей легко манипулировать, она свободно поддаётся внушению. А отец тебя любит. Любит, но, как и все сильные люди, несущие определённую ответственность, в пиковый момент боятся сделать шаг навстречу. Потому что это слишком явно демонстрирует их уязвимость.

— Не смей на меня давить!

— А когда придёт время, ты сама всё поймёшь.

— И не приближайся больше. Никогда.

— А если не поймёшь и тогда, я снова приду тебе на помощь.

— Да замолчи же ты, наконец!

— А вообще, да, я пришёл, чтобы тебя поздравить. — Заявил и на меня двинулся.

Понять это я успела, а вот оттолкнуть, с Татариным справиться, не смогла. Потому что подавил, задушил, опутал! И руки его были непривычно сильными, губы настойчивыми, а желание куда крепче моего жалкого противостояния. Я не смела пошевелиться, когда лицо моё ладонью сминал, когда языком в рот толкался, словно навек свою печать оставить хочет. К стене прижал, навалился, воздух из лёгких насильно выталкивая. Сжатые в кулаки ладони чуть выше головы в стену вжимались. И я знала: дотронется и прахом разлетятся все его слова. Не сможет больше отпустить. Не захочет!

— Когда мне надоест ждать, я вернусь. — Шепнул отстранившись. Я яростно закачала головой, делать этого не позволяя. — И твоего мнения в тот момент спрашивать не стану. — «Не смей!» — обжигали лицо мои беспомощные слёзы. — А потом ты всё же родишь мне дочку. — Слышался его шёпот на фоне сбившегося дыхания. — И сына родишь, Измайлова. Только дождись, ладно. — Рассмеяться хотел, да не вышло, потому зажмурился крепко, воздух сквозь сжатые зубы втянул. — И помни: я люблю тебя.

— У-хо-ди!

— Скажи, что меня любишь и уйду!

— Больше не поймаешь, Татарин. Больше не выйдет… — Раздался мой тихий шёпот, а когда я открыла глаза, его рядом уже не было.