Лекарство от смерти

У нищей, бесприютной, одинокой старости, оказывается, есть свои преимущества. То, что ты никому не нужен, означает также и то, что ты не нужен действительно никому. Нечего с тебя взять. А вот если ты молод… ты просто не можешь безнаказанно слоняться по эдаким трущобам и не принадлежать при этом ни к одной шайке. Ведь если ты не свой, значит, чужой. Чужак, явившийся невесть с какими целями. А с ними разговор, как правило, короткий.

Кертелин крался, сливаясь с тенями, стенами и заборами. Кертелин боялся.

Огромная танцовщица-ночь насмешливо вертела бедрами, то и дело обдавая его жаром, своего могучего тела. Ей непонятны были его нелепые страхи. Ну — зарежут. Ну — кровь. Красное отлично смотрится на черном шелке…

«Неужто ты не хочешь украсить меня собой?»

«Прости, красавица…»

«Твоя кровь на ярком блеске моих одежд…»

«Прости, красавица… я только начал этот танец… глупо ставить точку в самом начале, не успев сделать и десяти движений…»

«А жаль… мне бы пошла красная лента…»

«Прости, красавица…»

Кертелин шел тихо, придерживая дыхание, осматриваясь на каждом шагу. Поражаясь несметным возможностям своего нового тела. Оказывается, можно не задыхаться и не спотыкаться тоже можно, оказывается, можно красться так тихо, что тебя даже крысы не слышат… по крайней мере — некоторые. Оказывается, подтянуться и незаметно перемахнуть забор — это легко. И слиться с тенью и переждать, пока пройдут. И укутаться сумраком нависающей стены. И никакой магии! Ничего из того, что ему преподал его загадочный учитель. Впрочем, его магия тут была бы не слишком хорошим подспорьем. Но магия и не нужна. Тело летит, тело танцует, тело сливается с ветром, тело обнимает танцующую ночь, силясь поспеть за ее обманчиво медленным кружением… Нужно только придерживать себя, чтобы не закружить с ночью в едином танце, ведь ночи нечего бояться, тогда как тебе…

Впрочем, телу нравится все, в том числе и этот страх. Оно испытывает удовольствие от возможности так бояться. Бояться истошно, до дрожи напрягая каждую жилочку, словно бы потягиваясь и распрямляясь, словно бы проверяя свою способность без остатка отдаваться чему-то кошмарному, чтоб в следующий миг с воплем ужаса броситься прочь.

Кертелин вынырнул из последней подворотни и вздохнул с облегчением. Эти широкие улицы ни одна шайка уже не контролирует. Потому что не может. Потому что отсюда начинаются богатые кварталы. Потому что преступления здесь если и совершаются, то за высокими стенами огромных домов, а не на широких светлых улицах.

А шайки… Сюда они порой наведываются что-нибудь украсть. Впрочем, занимаются этим немногие. Самые глупые… или самые отчаянные, это как посмотреть. Эти улицы контролируются бдительной городской стражей, а ведь любому ведомо, что даже самый длинный нож — неубедительный аргумент против меча и алебарды. А если учесть, что городскую стражу почти что всю нанимают из отставных пограничных стражей, а те и голыми руками с любым мечом управиться способны…

Нет, на этих улицах Кертелин ничего не боялся. Разве только того, что его стражники задержат. Ну и пусть их задерживают, не убьют же! А в городской тюрьме и переночевать можно. Сочинить за ночь какую жалостливую историю, получить пару оплеух с утра пораньше и вновь стать вольным как ветер.

«Если поймают, попрошусь, чтоб оставили при тюрьме или при страже работать, — подумал он. — Сочиню историю пожалостнее и попрошусь. Если повезет — примут, работу дадут, а там — посмотрим».

Но улицы, как назло, будто вымерли.

Ну хоть бы один какой завалящий стражник попался!

Пройдя пару кварталов, Кертелин решительно свернул к сияющему всеми огнями трактиру.

Трактир господина Вагрита — один из лучших трактиров города — закрывался поздно, а если клиенты попадались выгодные, мог не закрываться и до утра.

— Пойду, хоть здесь попрошу какую работу, — сам себе сказал Кертелин. — Вдруг повезет? А нет — так хоть накормят, говорят, там хозяин добрый…

Он сказал все это, и темнота промолчала в ответ. А он шагнул к трактиру. В этот миг он почти не думал о своем таинственном учителе, о том невероятном ремесле, что ему досталось, равно как и о своей второй молодости, к которой он почти успел привыкнуть. Молодость ко всему легко привыкает. Это пожилым трудно смириться с переменами, принять как должное, что отныне все встало с ног на голову, а все прочие, вместо того чтоб сделать как было, как правильно, велят считать голову ногами, а ноги — головой. Молодости наплевать, где голова, где ноги, ей просто нравится новое.

* * *

На голове известного всему городу трактирщика, господина Вагрита, белела свежая повязка.

— Извини, парень, — развел руками он. — Рад бы, но… у меня со вчерашнего дня — правило: чужих на работу не брать!

— Правило? Со вчерашнего дня? — Кертелин жалобно посмотрел на трактирщика.

— Вот именно, — вздохнул тот и зачем-то потрогал перевязанную голову. — Со вчерашнего. Потому что вчера я как раз — взял.

Он вздохнул и с укоризной посмотрел на юношу.