Офлиан оказался одним из тех счастливых исключений, которые, выражаясь языком хранителя Ингэ, «береглись Обителью как зеницы ока и ценились как одни из самых драгоценных сокровищ Вига». Другими словами, Обитель внимательно
Не искусство служило ему в реализации высоких амбиций, и не оно помогало мастеру завоевать уважение в высших общественных кругах. Сам Офлиан служил искусству. И оно, как наиболее тонкая, чувствительная сфера, не терпящая фальши, эгоизма и высокомерия, щедро вознаградило скромного мастера. Уберегло его рассудок от безумия. Сохранило нить памяти. Закрыло собой от видений
Вот и сейчас настало время послужить.
Сквозь густую мглу мастера обступили знакомые созвездия энергий – невидимые оболочки всех живых и неживых существ, говорящие о своих носителях значительно больше, чем те о себе знают. Каждый из крошечной когорты избранных вига, способных узреть эти энергии, видит их по-своему. И небезосновательно держит сокровенные зарисовки в строжайшем секрете даже от ученой семерки, не говоря уж о прочих коллегах. Перед взором Офлиана они представали в виде темно-зеленых болотных огней, подрагивающих неверным светом на узорах бесконечной паутины, окутанной темными клубами испарений неведомого происхождения. Мастер совершенно отчетливо видел, как от каждого такого пляшущего огонька с геометрической симметрией разбегались по сторонам испускаемые ими тончайшие нити. Оттого и родилась устойчивая ассоциация с паутиной. Нити, постоянно меняя направление и окраску, с точностью зеркала проецировали мысли и эмоции, что выбрасывали вовне «огоньки»-энергии. Здесь-то и кроется самая опасная особенность, загубившая немало умов и отправившая под откос не одну жизнь.
Офлиан еще с университетской скамьи, под впечатлением от леденящих кровь примеров, хорошо усвоил слова магистра Кнэа. Он и сейчас во всех подробностях помнил, как тот, утратив привычную степенность, выкрикивал в пространство замершей аудитории:
«…И двигаетесь к зафиксированным в вашем зрении и эо оболочкам только между расходящимися от них линиями! Линии – каждый из вас увидит их по-своему – это яд для рассудка! Это потоки чужих энергий. Хорошие ли, плохие ли – их течение слишком мощное! Заденете хоть краем мысли, хоть взглядом – снесет! Вторгнется в ваше эо, каким бы крепким оно ни было, сожрет изнутри и не подавится! Сеанс закончится, но только не для вашего разума: его примутся затягивать воронки этих течений! Обратно дороги не будет, лекари здесь нам не в помощь – их искусство пока бессильно!»
Юный Офлиан сидел тогда как громом пораженный, не в силах даже пошевелить палочкой из когтя угундра, чтобы скопировать себе в тетрадь чертеж, над которым навис магистр. И не просто навис, а уже наполовину размазал его чернильные линии белой узловатой указкой, словно пытаясь вдавить в свою схему верное направление маршрута. Из-за спины преподавателя стремительными гневными стайками хаотично разлетались пузырьки, выдавая участившееся дыхание. Совершенно не замечая всего этого, взбудораженный Кнэа уже походил не на университетского магистра, а по меньшей мере на экзальтированного заклинателя, желающего покрыть силой своего воздействия все пространство аудитории:
«Что бы вам
Оставляя на пальцах чернильные пятна и тем самым еще больше стирая рисунок, Кнэа уже собственными руками прокладывал на нем безопасные коридоры.
«Двигаться только между течениями!» – воздел магистр руки к внимающим ему студентам. «Точно, заклинатель», – крутилась в голове Офлиана очередная назойливая ассоциация, отвлекающая от сути.
«Только! Между! Течениями!!!» – обрушилось с высоты кафедры на испуганных студентов.
«Только между течениями», – по привычке напомнил себе Офлиан, уверенно плывя в толще бессознательного на хорошо знакомый маяк своей любимицы Аххи. Исходящие от ее «огонька» энергетические вибрации, как и всегда, были светлыми и спокойными. «Ни тебе зависти, ни ревности, только если ручейки светлой грусти, – в который раз отметил про себя мастер, издалека ощупывая сознание фицци. – Моя тихая, добрая, всепонимающая великанша, – улыбнулся он, сдерживая вздох сожаления. – И все же даже от этих благодатных потоков я должен, во имя искусников, держаться подальше», – ясно прозвучало у Офлиана в голове. Почему-то голосом магистра Кнэа.