Лекарство против СПИДа

Женщинам он всегда представлялся: «Володя», опуская отчество, а переход на дружеские отношения символизировался обращением «мать» или «отец». Все его обвинения, составленные вместе о мной, сводились к трем пунктам — бессмысленная имитация Фроловым бурной деятельности не принесла институту ничего, кроме многотысячных убытков, а ведущие технические кафедры годами не получали денег на обновление оборудования и вынуждены учить студентов на приборах еще довоенного выпуска. Вторая группа обвинений относилась к денежным проблемам самого Фролова — и тут я его понимал: Нинуля была девушка дорогая! — которые он решал двумя замечательно простыми способами. Во-первых, брал в долг у своих единоверцев, угрожая им увольнением за профнепригодность; а во-вторых, читая лекции аспирантам, прикрепленным к кафедре для сдачи кандидатского минимума, ухитрялся получать за них деньги из четырех касс одновременно.

Самое смешное, что этот метод Фролов с блеском перенял у Дежкина — того самого сталинского полковника, который был заведующим до него. А ведь в свое время Дежкина спасло от разоблачения только то, что он, кем-то вовремя предупрежденный, передал крупную сумму в Фонд мира, принес квитанцию в партком и воздел руки к небу: «Я чистый!»

Третья группа обвинений носила морально-этический характер: груб, бесцеремонен, чванлив и так далее.

Начало было положено неплохое, и зал возмущенно загудел. Тут же выскочила одна из тех старых дам, о которых я уже рассказывал, и с очень наигранным возмущением стала говорить о том, что на Серафима Григорьевича возводят совершенно беспочвенные обвинения те люди, которые сами ни на что не способны». Эта тощая и сутулая женщина, постоянно ходившая в одной и той же серой юбке и серой кофте, причем ходившая совершенно бесшумно, но очень стремительно, не столько оправдывала Фролова, сколько нападала на нашу оппозицию. Досталось на орехи и мне:. «А этот молодой человек, ничего еще не сделавший в своей жизни, уже сумел перессорить дружный коллектив кафедры? Его никуда не брали, пока Серафим Григорьевич не решил дать ему испытательный срок, и вместо того чтобы оправдать его доверие, он занялся грязными махинациями в ущерб своей основной деятельности». Из ее гневных речей вытекала прямо-таки идиллическая картина — кроткий и доверчивый Серафим Григорьевич горько обманулся, пригрев на груди коварную змею — то есть меня.

Все это было так комично и прямолинейно, что особой пользы Фролову не принесло, зато насмешило зал. Третьей выступала та самая Наталья, о которой я уже упоминал. Звонким комсомольским голосом — а чтобы вступить в партию, она долгое время была секретарем комитета комсомола — Наталья поведала о «научно — педагогическом уровне товарища. Фролова». Лекции он читал по чужому тексту, составленному для него той самой женщиной, которая его только что защищала; читал плохо, не понимая смысла написанного, а потому глотая слова и искажая окончания, в результате чего получались дикости вроде: «В аппарате мозга существуют следующие блоки: группа аппаратов, расположенных в глубине мозга, программирование и регулирование движения и действия». Кроме того, она рассказала и о моей первой публикации: однажды я написал для Фролова тезисы для внутриинститутской конференции, а он потом их издал под своим именем.

Но гвоздь ее выступления состоял в эпизоде, опять-таки связанном со мной. Сначала в ее взволнованном пересказе всплыла знаменитая история с коньяком, который я покупал по просьбе Фролова.

Впрочем, в этой правде была не вся правда. В те времена, о которых шла речь, Фролов еще старался дружить с нашей группой, а потому коньяк, как и многое другое, мы пили вместе на квартире одного ассистента, и при этом присутствовали Фролов, два «наших» доцента, Наталья и я. После того, как Фролов, пивший полными фужерами, в буквальном смысле рухнул под стол, мы уложили его на кровать в соседней комнате и продолжили вечер. Чуть позже хозяин квартиры последовал примеру своего главного гостя; оба доцента чуть не передрались, выясняя отношения; ну а я целовался с Натальей, стоя у изголовья мирно похрапывающего Фролова, жадно мял ее литые груди и ужасно жалел о том, что кровать уже занята. А на следующий день мы все вышли на работу, кроме Фролова и ассистента — хозяина квартиры, которые остались опохмеляться. Таким образом, налицо был «срыв учебного процесса».

Наталья не вдавалась в подробности, но эту «ошибку» поспешил исправить именно Дежкин, взявший слово сразу после нее. Его речь была выстроена в классически осторожном стиле старого лиса, что на номенклатурном языке носит название «взвешенного подхода». Начало было лирико-эпическим;