Лекарство против страха

Начался понедельник у меня рано. Накануне я звонил несколько раз домой Лыжину и не заставал его, поэтому решил перехватить его до начала работы. Около восьми я уже звонил в дверь, но отворила мне все та же бабка.

— Нету его, — сказала она, и мне показалось, что она обрадовалась, увидев на моем лице досаду и разочарование. — Минут пятнадцать как уехал.

— Вы говорили ему, что я приезжал и звонил?

— А как же! Не знает он про тебя. Сказал — нету у меня такого знакомца.

— Когда же его можно застать?

— Кто его знает! Носит нечистая — приходит в ночь-заполночь, уходит чуть свет, это сегодня он чего-то припозднился.

Я вырвал из записной книжки страничку и написал: «Уважаемый тов. Лыжин! Прошу вас обязательно позвонить мне по телефону 224-99-84. Капитан милиции С. Тихонов». Слово «обязательно» я дважды подчеркнул. Записку отдал бабке, которая тут же, при мне, развернула ее и, подслеповато щурясь, стала читать по слогам.

— Ка-пи-тан ми-ли-ции Сэ Тихо-нов, — повторила она нараспев, поцокала языком, качнула осуждающе головой: — Достукался, голубчик. Теперя затаскают.

— Никто его никуда не таскает, он нужен как свидетель, — сказал я сердито.

— Эт-та понятно, — закивала старуха. — Сначала в свидетели, а опосля носи ему сухари…

Бабку мне было не переговорить, и я, внушительно попросив ее передать записку, поехал на Петровку.

Вошел в кабинет, скинул плащ, и сразу же зазвонил телефон.

— Здравствуйте, Тихонов. Это Халецкий.

— Приветствую вас, Ной Маркович. Чем порадуете?

— В ампуле — метапроптизол. Химики подтвердили.

— Н-да, интересные дела. А вы там не могли сгоряча напутать? Это наверняка метапроптизол?

Халецкий сердито ответил:

— Если бы я решал такие вопросы сгоряча, я бы уже давно на углу калоши клеил!

— Простите, Ной Маркович, я от волнения, наверное, не так выразился.

— А зачем вы так сильно волнуетесь? — деловито осведомился Халецкий. — Первейшая добродетель сыщика — невозмутимость и постоянное присутствие духа.

— Тут есть от чего разволноваться. Ведь если это метапроптизол, надо полностью поворачивать дело. Резко меняется направление самого розыска!

Я слышал, как Халецкий на другом конце провода хмыкнул, я видел его легкую ироническую ухмылку, нигилистическое поблескивание золотой дужки очков.

— Можно дать вам совет? — спросил он.

— Профессиональный или житейский? — осторожно осведомился я.

— Житейский.

— Ну что ж, давайте.

— Не принимайте никогда никаких решений окончательно. Оставляйте за собой небольшой запас времени, свободу маневра, ресурс денег и резерв для извинений. Это спасает наше самолюбие от болезненных уколов, а истину от попрания.

— А при чем здесь истина? — сердито спросил я.

Халецкий засмеялся:

— Вы же знаете, что иногда люди, например ученые… — Он сделал паузу, и выглядела эта пауза как ударение на печатной строке, и продолжил спокойно: — И не ученые, чтобы спасти свое самолюбие от уколов, подгоняют края истины под свой размер, дабы не жало, не давило, не стесняло движений или просто чтобы не морщило выходное платье нашего тщеславия.

— Красиво. Но ко мне отношения не имеет, — сказал я мрачно. — И мне оставлять резерв для извинений перед Панафидиным не нужно. Он почтенный человек, профессор, но перед законом все равны, и пусть он отчитается в некоторых странностях создавшегося положения.

— Не увлекайтесь, Тихонов. И не напирайте на меня с такой страстью: я ведь вам не начальство, не прокурорский надзор и не ваш папа. Отчитываться передо мной вы не должны, а выслушать товарищеский совет можете.

— Так что же вы советуете, Ной Маркович? — закричал я уже с отчаянием.

— Думать. Не спешить. И снова думать. Вся эта история удивительная, а ней есть какие-то очень давние и глубокие подводные течения — это мне подсказывает мое старое сердце. И я вам советую не спешить с поступками и заявлениями, которые вы не сможете взять обратно. Думайте, я вам говорю.

— Не спешить? Прекрасно. А как к вашему совету, интересно мне знать, отнесся бы Поздняков? Он ведь наверняка просил бы меня поторопиться…

— Не будьте мальчишкой! — сердито прикрикнул Халецкий. — Вы не сестра милосердия! Вам доверена высокая миссия врачевания нравственных ран человечества, и будьте любезны относиться с пониманием и уважением к своей должности! И оружие ваше не поспешность, но мудрость. А мудрому надо ходить среди людей ощупью и не глазеть на мир, а вглядываться в него сквозь линзы разума и совести…

— Ной Маркович, но мне требуется силой разума моего отыскать истину в отношениях людей, мир которых мне непонятен и дело которых я не разумею. Так, может быть, для меня — по-человечески — истина состоит в том, чтобы просить начальство освободить меня от этого расследования?

Халецкий помолчал, я слышал, как он глухо покашливает, отворачиваясь от микрофона, потом он вздохнул и грустно сказал:

— Такая истина не требует ни ума, ни любви, ни правды, ни смелости…