Лёха

— Отчего ж не похоронить хорошего человека. Давай начинай, я подменю.

Рыть получилось недолго — вода была совсем близко и ямка вышла неглубокой, на дне сразу стала наливаться лужица, сочилась водичка и с боков ямки. Нехорошо, конечно, что лег старшина опять в воду, но по сравнению с очень многими, погибшими в эти окаянные дни, даже это погребение выглядело почти по — человечески. Петров удивил — поднял брошенный пистолет — действительно сильно погнутый, заметно было простым глазом — и аккуратно положил мертвецу на грудь. Накрыли разбитое лицо лопухом и засыпали неизвестного парня, от которого остались только парашют, казенное обмундирование, ботинки, ремень с кобурой да горстка мокрых бумажек — пять червонцев, два билета в театр на довоенное еще воскресенье да какие-то справки, на которых все написанное размылось, и было нечитаемым. На минутку Семенов задумался — ему хотелось положить кожаную шапку летную на могилу, но решил этого не делать — и шапка была нужна живым, и мертвому эта почесть была без толку. По — быстрому простирнули вещички. Старательно обнюхали. Нет, ничем не пахло, кроме болота.

И молча вернулись обратно.

Семенов деловито развесил мокрые одежки на ветках, так чтоб просохли, ботинки на колышки повесил и стал собираться для выхода в деревню. Решил сначала сходить налегке, взяв с собой только винтовку и сапоги взводного. Если все заладится, то можно потом всей артелью заявиться, с коровой вместе, там глядишь и переночевать по-человечески пустят, а не заладится — так удирать так проще. Подумав, взял с собой сырые купюры, война войной, а деньги — они все — таки деньги.

— Тебя проводить? — спросил Петров. И пошел следом. За прошедшее время он уже стал обстрелянным бойцом и понимал, что вдвоем идти безопаснее. Семенов мимолетно подумал, что видно чешется язык у Петрова, раздувает его то, что он от потомка этого нелепого услыхал, а вот ему совершенно не хотелось чужих тайн слушать, тем более, что тайны — то эти были опасны. В отличие от Петрова, которому жизнь еще по жопе не хлестала, сам Семенов успел хлебнуть лиха, семью его раскулачили, аккурат в самом начале коллективизации и все из-за деда, который неуемно хотел выбиться в купцы гильдейские, для чего ему, крестьянину, надо было скопить весьма приличную сумму денег. Ради этих денег дед всю семью поставил на уши, работали Семеновы как одержимые, начиная работу раньше всех и кончая — позже. Дед еще и лавочку у себя в избе открыл и торговал всякой всячиной, благо в деревне больше лавок и лабазов не было. И потому в любое время суток в окошко стучали — и дед вскакивал продать даже и стакан семечек или полфунта леденцов с красивым названием «Ландрин».

Копеечка к копеечке копил и копил, старый скопидом, а денежки прятал в известном только ему месте. Кончилось все паршиво — когда в далеком Петербурге царя свергли, так и не ставший купцом третьей гильдии старый честолюбец свалился от удара, онемев и став параликом. Прожил после еще несколько лет, лежмя лежа. Семья по инерции работала все так же одержимо, только времена настали странные, нелепые и весь этот труд толку не давал. Одна радость, что в городах жили еще хуже. А потом пришла коллективизация и старших Семеновых сослали, а младших спрятали у себя соседи. Семенов так и не перестал удивляться тому, что одни соседи бегали искали по деревне его с сестричками, чтобы и детей сослали к черту на рога, а другие соседи вишь спрятали и помогли потом перебраться к родичам, которых раскулачивание стороной обошло. На счастье Семеновых вскоре вышла в газетах известная статья самого Сталина про головокружение от успехов и некоторое время спустя отец с матерью из ссылки возвернулись. Бабушка там осталась, в ссыльном поселении, потому как померла. Имущество, правда, соседушки не отдали — а в ходе раскулачивания только часть добра колхозу пошла, всякое шматье и обувка доброхотам соседям досталась и некоторых из них, на мстительную радость вернувшихся Семеновых позже тоже раскулачили.

Некоторое время пожили лишенцами, потом потихоньку все на круги своя возвратилось, а несколько лет назад в ставшей уже колхозной конюшне детишки нашли клад — сумку старого Семенова с сотенными Катеньками, как называли взрослые царские еще, вышедшие из употребления деньги. Детишки потом долго этими деньгами играли. Устраивая магазин, где продавали друг другу всякую ерунду типа листиков лебеды, травы, кучек песка и прочей такой же фигни, что в их фантазиях было всяким вкусным, сладким и горожанским. Старый дурень лучше б золотом копил — всердцах сказал на эту находку очередной предколхоза. Менялись они часто, словно в какую-то странную чехарду играли. Дела у колхоза, тем не менее, шли уже получше, чем раньше и как раз перед войной стало казаться, что еще немного — и совсем хорошо жить станет. Но вот грянуло и о хорошей жизни теперь можно будет забыть надолго. Но то, что всегда может стать еще хуже, Семенов четко усвоил и не хотел себе неприятностей искать.