Лёха

Поддерживать беседу пришлось, таким образом, самому Семёнову, что он аккуратно и делал, стараясь больше слушать. Хозяин, назвавшийся Евграфом Филипповичем, после третьей чарки сам разговорился, благо нашел свежих слушателей, а вот остальные поскучнели физиомордиями – видно слышали это от деда не в первый раз. Дед оказался бравым, георгиевский крест получившим за захват германского броневика, и по рассказу судя – да, ловко у него получилось и пулю в смотровую щель водителю загнать и по люку грохнуть прикладом и рявкнуть «Ком хераус!», так что и впрямь бронекатчики пошли делать хераус, заодно отстрелив деду два пальца на руке, а он их в ответ прикладом зашиб. Дед горделиво показывал искалеченную клешню, потом поведал, что попал сюда в эту местность на излечение, а тут и войне конец и началась рррреволюционная катавасия, от которой голова кругом пошла. Но он решил в это не впутываться. Повоевал уже, хватит, и потому не ввязывался по возможности в разборки тех и этих, а бегало тут много всяких – не только белых и красных. Вот и остался жив и здоров, а кто драться лез – тут их по лесам и болотам много лежит. Семёнов вежливо слушал, кивал и соображал, что как-то уж очень намекающее речь старика звучит. Не, ну тут понятно – время уборки на носу, сено опять же убирать надо, работы сейчас полно, потому в деревушке бы лишние руки не были бы обузой. Это-то ясно. Опять же вон молодайка на потомка смотрит зазывно – ясно дело, не прочь бы охмурить и замуж выйти, за летчика-то любая рада, вон он какой сидит пышный и даже «курица» на рукаве золотом вышита… С красным носом, правда, кавалер. Но женщине-то это не помеха – еще и полечит и поухаживает. Нет, точно глаз положила – как человек опытный и бывалый, как – никак женат уже три года и дети есть, Семёнов был совершенно уверен, что томные взгляды молодухи он совершенно правильно оценил. Вот Жанаев спокойно сидел и чинно не торопясь ел, и на него таращились только детишки, возможно впервые увидев такого диковинного азиатского человека. Там, где сидел Петров, как раз стало шумно – токарь, накатив на грудь, распустил пышный павлиний хвост, расписывая свои героические подвиги, и вот его внимательно слушали. В общем, застолье шло, как подобает, достойно и приятно. Наконец и потомок набил брюхо и стал не так выделяться своим поведением. Семёнов успокоился, только посматривал на деда, мало ли, вдруг натеет старый хрыч послать кого для того, чтобы новую власть известить, что тут де окруженцы есть… Оно конечно вряд ли. Но бдительность терять не следует. Потому пил Семёнов аккуратно.

Надо заметить, что он правильно оценил поведение своих товарищей – Жанаев действительно чувствовал себя отлично. Его накормили, и никто не трогал. Но вот чего не представлял себе наблюдательный Семёнов, так это то, что Жанаеву было хорошо, только хотелось ему обратно воевать. Не потому что он любил воевать, просто он знал, что пока война не кончится, он не поедет к своей Сэсэг. А кончиться война может, если они победят. А для этого ему, Жанаеву, надо идти и воевать. Потому ему было хорошо, но хотелось поскорее вернуться на войну. Чтобы вернуться домой. И Евграф Филиппович, ветеран империалистической, тоже думал не вполне так, как предполагал молодой еще Семёнов. Не любил Евграф Филиппович Советскую власть, хотя и не сказать, чтобы сильно от нее потерпел. Однако, мыслей чтоб не пустить или сдать германцам вояк – и в голову не пришло. Да и как сказать сдать – германцам! Это ж дело такое, что красные али белые – это одно, а германцы – они всегда германцы! Свои, бывало, зверствовали и почище, да все одно – те – германцы… И все тут!

Потому мысли у Евграфа Филипповича были совсем другие – как бы уговорить этих крепких молодых мужиков не искать ходу до своих, а остаться тут. И работа, и защита, да и бабы, опять же, вон как смотрят… В этом Семёнов – как крестьянин – угадал верно. Но и тут старик немного глядел иначе. Семёнов ожидал подсознательно, что дед обратится к нему. Но для старика Семёнов был не той фигурой – в знаках различия старый солдат разбирался неплохо и потому сразу решил для себя, что старший здесь – летчик. С ним говорить и надо. Но напрямую Евграф сказать все не решался – вон, старшой-то их, из этих, что на еропланах летают – сидит себе молча, ни слова не говорит. Умный, значит, командир, хоть и молодой.

А с умным торопиться не след.

Да и помнил Евграф Филиппович насчет воинского долга и прочего, вспоминать не любил, да и не забудешь – что с иными за отказ воевать было. Потому решил отложить это на потом. Пока решил послушать, что заливает тут солдатик с городскими ухватками. И слушал.