Лёха

Помолчали. Совершенно неожиданно для Семёнова германцы притащили пару термосов и покормили ту самую группу благополучных пленных. Это заставило бойца задуматься – так все таки, получается, кормят они добровольно сдавшихся? Он уж совсем решил, что листовки врут – а вот, стучат ложками эти охламоны и от запаха вкусной пищи скулы сводит. Пока они ели их фотографировал один из корреспондентов. Потом он чего – то нетерпеливо ждал, наконец несколько местных бабенок на себе прикатили телегу, в которой лежало трое-четверо наших, но ясно, что шибко раненых. Не ходячих. Их фотокорреспондент тоже сфотографировал, потом кого-то повыкликали и одетый по полной форме германец в каске и с подвешенным к поясу штык-ножом выбрал из сидящих красноармейца с окровавленной головой, поставил его перед собой и умело и споро забинтовал ему голову. Семёнов обратил внимание на три вещи – германский санитар с краснокрестной повязкой на рукаве все время стоял так, чтоб лицом к камере, а к пленному он и не поворачивался толком, второе – как только фотоаппарат отщелкал свое и корреспондент убрал его в футляр, санитар потерял всякий интерес к перевязываемому и бросил конец бинта просто так, не закрепив, а в третьих пока он бинтовал на рукаве посверкивал серебром шеврон, какие уже Семёнов видел раньше. Почему-то стало интересно – что это за шеврон такой.

Лимузин корреспондентов тем временем зафырчал и под одобрительные крики и аплодисменты сделал круг по площади. Чинившие его технари вытирали тряпками попачканные грязные руки, и не без гордости поглядывали на своих сослуживцев. Но перед тем как уехать, пассажиры лимузина дождались, чтобы пленных подняли на ноги и построили в колонну на площади. Строили непривычно – по трое и это немного путало. В итоге прикладами конвой навел порядок, и зеленая пыльная колонна двинула мимо сияющего лимузина, откуда пленных еще сфотографировали.

Идти пришлось недолго – до окраины деревни, где пленных загнали в древнего вида сарай с прохудившейся крышей. Когда последний вошел в пыльную вонючую темень, ворота закрыли и чем-то подперли. Вечерело, света сквозь прорехи попадало маловато, но, в общем, места хватило всем, чтобы лечь.

– Если интересно – посмотрел я, что там за табличку на дом повесили – сказал артиллерист Середа, который как-то так получилось, и шел в колонне рядом и тут рядом оказался.

– И что? – спросил Семёнов для поддержания разговора. Человек, умеющий разговаривать по-немецки, мог быть очень полезным в будущем. А артиллерист этот производил приятное впечатление.

– Ну, общий смысл странноватый – колхоз «Новый Путь» принадлежит Великогерманским вооруженным силам и производит продукцию для вермахта.

– И что это значит? – осторожно спросил Лёха.

– То значит, что колхозы германцы не распускают. То есть никакой землицы в свои руки колхозники не получат. Была государственная землица – государственной и осталась. Только, вишь, государство тут теперь другое – вслух, но тихо высказался Семёнов.

– Земеля, водички у вас нету, а? – шелестящим шепотом спросил у Семёнова кто-то невидимый в темноте.

– А что потерпеть до завтра не можешь? – строго спросил Семёнов. Не любил он людей, которые о себе позаботиться не могут.

– Третий день не пил. Трясет всего.

– Что ж ты так себя доводишь?

– Да не я – как в плен попали, так и не попить было. Не давали – откликнулся тихо сосед.

– Что вообще воды не давали? – уточнил Семёнов.

– Да другие могли попить, когда у речки ихние танки пропускали, а я на себе свояка тащил – не поспеть было – виновато сказал невидимый сосед.

– Какого свояка? – не понял Лёха. Семёнов дал ему незаметного в темноте тычка и потомок заткнулся.

– Своего свояка. Нас обоих призвали на эти чертовы сборы, служили вместе, а тут ему ногу прострелило, ходить не может сам. Не бросать же – шелестящим сухим голосом пояснил невидимый сосед.

– Ясно. Вас переписали, допрашивали? Кормили за эти три дня? – задал интересовавшие его вопросы Семёнов.

– Нет – коротко прошелестел невидимый.

– Ладно. Если что нам полезное скажешь – отдам воду – решил боец.

– Да чего я полезного знаю-то. Я ж рядовой – пригорюнился голос.

– Зато вы в плену уже третий день.

Некоторое время невидимый думал, молчал. Семёнов ощутил сопение над ухом, въедливый запах табачища – Жанаев это присунулся поближе, тоже заинтересовался, значит.

– Ну что могу сказать… – прошелестел голос – тех, кто идти не может германцы добивают прямо на дороге. Если упал и встать не смог – кончают. Мы ж сзади были, видел свояк своими глазами.

– Стреляют?

– И стреляют. А еще в конвоирах был такой молокосос – вот тот штыком порол. Нравилось ему.

– Он сейчас в конвое, этот сопляк? – почему-то заинтересовался артиллерист Середа.

– Не. Конвой уже дважды менялся. Но все равно – упал и не встать – значит, конец.

– Понятно, в голову колонны вставать лучше. Тогда сам темп задашь, как идти – прикинул Семёнов.