Лексикон

– Да. – Они проехали через город, где висело объявление трехлетней давности о фестивале свекловодов. – И все же я не понимаю, как это может быть словом. Слова не убивают людей.

– Очень даже убивают. Слова убивают людей повсеместно. – Элиот переключил скорость. – Просто конкретно это слово более мощное.

– А что делает его таким особенным?

– Ну, это трудно объяснить, не углубляясь в последние достижения лингвистики и нейрохимии.

– А ты через аналогию попробуй.

– В парке есть дерево. Дерево, которое ты по каким-то причинам хочешь срубить. Звонишь в городскую администрацию и спрашиваешь, с каким департаментом тебе нужно связаться и какие формы заполнить. Твое заявление поступает в комитет, который решает, стоит рубить дерево или нет, и если стоит, они направляют рабочего, который и рубит дерево. Вот так же работает мозг; это процесс принятия решения. Я же – ты называешь это «слова-вуду» – подкупаю комитет. Процесс тот же. Но я нейтрализую те части, которые могут сказать «нет». Пока понятно?

– Да.

– Отлично. То, что осталось в Брокен-Хилл, – это элементарное слово. А элементарное слово, по аналогии, это когда я просто достаю цепную пилу и спиливаю дерево.

Уил ждал.

– Это другой путь к тому же исходу. Я не связываюсь с комитетом. Я перепрыгиваю через него. Разумно?

– Для деревьев – да.

– Никакой разницы. Твой мозг – это множество направлений действия. Ты видишь горячую плиту и осознанно решаешь держаться от нее подальше. Но если ты дотронешься до нее, ты без всякого осознанного вмешательства отдернешь руку.

– Значит, это разница между добровольным действием и рефлексом, – сказал Уил.

– Да.

– А почему бы это так и не назвать?

– Потому что это не аналогия. Все именно так и происходит. А ты спросил об аналогии.

– Ладно, – сказал Уил. – Хотя я все еще не понимаю, как слово может включить рефлекс.

– Слова – это не просто звуки или формы. Они имеют значение. Это и есть язык: протокол для передачи значения. Когда учишь английский, ты обучаешь свой мозг тем или иным образом реагировать на те или иные звуки. Так уж получается, что протокол можно взломать.

– Ты меня научишь?

– Чему?

– Тому, что ты делаешь. Этим словам-вуду.

– Нет.

– Почему?

– Потому что это очень сложно.

– Выглядит совсем не сложно.

– Ну, – сказал Элиот, – и все же сложно.

– Не понимаю, почему нельзя хоть немного научить меня.

– У нас нет времени, чтобы сделать из тебя компетентного поэта. А если бы и было, все равно ничего не получилось бы, потому что ты от природы неподдающийся. А если бы и поддавался принуждению, то я все равно не смог бы научить тебя, потому что у тебя мало базовых знаний, а мы недавно пришли к выводу, что давать слова, обладающие огромной силой, людям, у которых есть проблемы с самоконтролем, – это очень плохая идея.

– Я от природы неподдающийся?

Элиот бросил на него быстрый взгляд:

– Ну, в общем, да.

– Я поддающийся.

– Ты единственный известный нам человек, на которого не действует элементарное слово, то есть неподдающийся, – сказал Элиот. – На это я и рассчитываю.

Уил помолчал, потом спросил:

– Что делает меня невосприимчивым?

– Твой мозг обрабатывает язык не так, как у других людей. А почему так, я не имею представления.

– У меня выдающийся мозг?

– Гм, – сказал Элиот. – Я бы так губы не раскатывал.

– Я могу противостоять убеждению; для меня это звучит как усовершенствование.

– Когда-то у меня была кофе-машина, которая не добавляла молоко, как я ни жал на кнопки. Она не стала лучше. Она просто была сломана.

– Я не сломан. Кто ты такой, чтобы называть меня сломанным?

Элиот ничего не сказал.

– Это эволюция, – сказал Уил. – Вы, ребята, долго охотились на нас, и я развил в себе защиту.

– Как звали твою девушку?

– Что?

– Сесилия, верно? – Элиот посмотрел на приборную панель. – Ты уже сутки не упоминал о ней.

– На что ты намекаешь? Что я должен скорбеть о ней?

Элиот кивнул:

– Именно на это я и намекаю.

– Какого черта… Я пытался выжить! Меня хотел задавить скотовоз! Прости, что я не рыдал у тебя на плече, оплакивая свою девушку!

– Веские причины, ты полностью оправдываешь себя.

– Ублюдок! Да что ты знаешь о любви! Что это, по-твоему? Мозговая активность? Нейрохимия?

– Подозреваю, это своего рода убеждение.

– Значит, я невосприимчив к нему? В этом твоя теория?

– Фундаментальной характеристикой людей является желание. Оно их определяет. Скажи мне, что человек хочет, хочет по-настоящему, и я скажу тебе, что он собой представляет и как его убедить. Тебя убедить нельзя. Ergo[8], у тебя нет желаний.

– Чушь собачья! Я любил Сесилию!

– Ну, раз ты так считаешь…

– Надо же, робот читает мне лекцию о любви! Я сломан? Это ты сломан! Скажи мне, что такое, по-твоему, любовь! Ответь, я действительно хочу знать!

– Ладно, – сказал Элиот. – Это определение себя через видение другого человека. Это познание другого человеческого существа на настолько интимном уровне, что ты перестаешь замечать хоть какую-то значимую разницу между вами и начинаешь считать, будто без нее ты неполный. И так происходит все двадцать четыре часа в сутки, пока она не направляет на тебя скотовоз, а ты не стреляешь в нее. Вот так.