Лексикон Таро

Я почему-то и до сих пор особенно ясно помню эту печку. Она была огромная, круглая, обшитая каким-то черным блестящим железом, вероятно, метра три вышиной и метра полтора в диаметре: даже я, при моих футбольных талантах, на нее влезть бы не смог. Да и печка не давала ответа ни на какой вопрос русской истории: если бы в эту залу действительно ворвались казаки, они сняли бы профессора с печки. Положение было спасено, так сказать, «народной массой» — дежурными пожарными с голосами иерихонской трубы. Все постепенно пришло в порядок: гимназистки поправляли свои прически, а гимназисты рыцарски поддерживали их при попытках перебраться через хаос опрокинутых стульев. Соответствующий героизм проявил, само собою разумеется, и я. Но воспоминание об этом светлом моменте моей жизни было омрачено открытием того факта, что некто, мне неизвестный сторонник теории чужой собственности, успел стащить мои первые часы, подарок моего отца в день окончательной ликвидации крестьянского неравноправия. Должен сознаться честно: мне по тем временам крестьянское равноправие было безразлично. Но часов мне было очень жаль: следующие я получил очень нескоро. Потом выяснилось, что я не один «жертвой пал в борьбе роковой», — как пелось в тогдашнем революционном гимне. Не хватало много часов, сумочек, брошек, кошельков и прочего…»

Иван Солоневич «Диктатура сволочи»

Аркан II — Папесса

Трактовка образа:

Существует особый род роковых женщин, притягательных и непостижимых, как бездна. Они совсем не те, за кого себя выдают и кем кажутся, совсем как римский папа Иоанн VIII, который на поверку оказался женщиной — Папессой.

Облик Папессы вызывает уважение, заставляет признать ее избранность, принять ее главенство и даже приклониться перед ней. Но внимательный взгляд очень скоро найдет в ее обличии множество признаков совсем другой природы и обнаружит черты совсем другой натуры.

Её лицо двусмысленно и напоминает «приличьем скованную маску», из-под которой проглядывает злобное, хитрое и опасное существо, а под ее священной короны выглядывают дьявольские рожки. Это — само воплощение порока под личиной благопристойности.

Ее напускное благочестие — способ заманить жертву, усыпить ее контроль, заманить в свои сети и выпить жизнь без остатка.

Папесса — цветок, несущий безумие и смерть. Это может быть и заурядная охотница росянка, и экзотический паразит виноградников раффлезия, чьи огромные ядовито-красные цветы пахнут гниющим мясом, а после короткого цветения превращаются в бесформенную разлагающуюся массу черного цвета. Но чаще всего это белладонна, прекрасная госпожа, чей запах дурманит, вызывая тошноту и головную боль, а ее похожие на вишню ягоды содержат в себе атропин, который возбуждает и психику, и тело, но вскоре приводит к параличу и смерти. Поэтому человек, попавший под власть Папессы, сходит с ума и погибает, безропотно служа для своей губительницы источником энергии и силы.

Психологический аспект:

Образ Папессы был, пожалуй, излюбленным в русской классической литературе XIX — начала XX века. Ее образ с восхищением живописали литераторы, ей грезили поэты, сомнамбулически рифмуя вирши про «губительную страсть».

Два художественных образа Папесс хочется особо отметить. Это «экзотическая белладонна» Рената из «Огненного Ангела» В.Я.Брюсова, которой движет истерия на мистико-эротическом фоне, ради которой она с легкостью готова пожертвовать рассудком, жизнью и душей влюбленного в нее мужчину. Это и «русская красавка» Настасья Филипповна из романа Ф.М.Достоевского «Идиот», «необыкновенное и неожиданное существо», которое одержимо гордостью, мстительностью, презрением, ненавистью и в тоже время страданием до саморазрушения. Подталкивая себя к смерти, она вовлекает в бесконечный житейский и душевный кошмар тех, кто ее любил или был к ней хоть как-то привязан.

Поразительно, но спокойное величие и ледяная неизбежность смерти, которую таит в себе бездна, намного сильнее и ясного ума и слепого инстинкта самосохранения. Она одновременно притягательна и смертельна, как паутина для мух.

Роль в социальной мифологии:

Папесса — квинтэссенция греха и лицемерия, образец успеха достигнутого неправедными путями, триумф переоценки ценностей.

Она женщина — но выдает себя монахом мужчиной; она образец непорочности и девства — но в действительности блудница; она символ религиозного хранителя защитника — но в жизни является той силой, которая разрушает и обесценивает сами основы Веры.

Притягательность ее образа балансирует между жаждой дикаря нарушить табу, обведя богов вокруг пальца, и стремлением подростка самоутвердиться в глазах сверстников, покурив в туалете и разбив окна в учительской. Оттого толпа, сочетающая в себе дикаря и подростка, обожает лицемерие и лицедейство, даже подчас не разделяя и не различая их.