Лекции о «Дон Кихоте»

Ужин давно кончился, а Дон Кихот все еще говорил без умолку; наконец один из козопасов обратился к нему с такими словами:

– Дабы вы, ваша милость, сеньор странствующий рыцарь, положа руку на сердце могли признать, что мы и правда оказали вам искренний и радушный прием, мы попросим одного пастуха, который с минуты на минуту должен быть здесь, позабавить вас и усладить ваш слух своим пением. Он малый смышленый, чувствительный, главное, умеет читать и писать, а на равеле играет так, что лучше и нельзя». Появляется юноша по имени Антоньо и начинает петь любовную балладу. Дон Кихот жалуется на боль в ухе, и тогда один из пастухов срывает несколько листиков розмарина, разжевывает, смешивает с солью, прикладывает к уху вместо бальзама, и боль проходит. Дон Кихот слегка пьян: мы чувствуем это в конце главы без всяких указаний автора.

Глава 12

Приходит один из пастухов. Его рассказ о гибели влюбленного в Марселу Хризостома служит как бы отголоском Донкихотовых размышлений о пастушеской жизни – есть там и пробковый дуб, давший имя источнику, возле которого пастух завещал себя похоронить. Поначалу деревенский парень Педро коверкает слова, и хотя Сервантес, стараясь следовать правилам драматического искусства, заставляет его говорить с ошибками, под конец он вкладывает в уста Педро столь же отточенные фразы и столь же длинные слова, какие произносит Дон Кихот. В романе эти две главы, 11-я и 12-я, служат мечтательной передышкой. Впрочем, вот он, прекрасный отрывок из лирического рассказа пастуха, который три века спустя, когда подобные ситуации взялись описывать юные романтики, так и остался непревзойденным.

«Неподалеку отсюда есть одно место, где растет более двадцати высоких буков, и на гладкой коре каждого из них вырезано и начертано имя Марселы, а на некоторых сверху вырезана еще и корона, словно красноречивыми этими знаками влюбленный хотел сказать, что Марсела достойна носить венец земной красоты. Один пастух вздыхает, другой сетует, здесь слышатся любовные, там – скорбные песни. Иной всю ночь напролет у подошвы скалы или под дубом не смыкает заплаканных своих очей, и там его, возносящегося на крыльях упоительной мечты, находит утренняя заря, а иного нестерпимый зной летнего полдня застает распростертым на раскаленном песке, беспрестанно и беспрерывно вздыхающим и воссылающим свои жалобы сострадательным Небесам».

Главы 13–14

Когда Дон Кихот обсуждает в этих главах свое призвание с веселыми попутчиками, принявшими его за не совсем обычного безумца, пародия – если там была пародия – наконец совершенно растворяется в сочувствии. Дон Кихот выиграл поединок с читателем; любой человек, наделенный чувством жалости и чувством прекрасного – которые и составляют подлинно художественное чувство, – теперь на стороне Дон Кихота. Обратите внимание на отрывок, где рыцарь сравнивает свой обет с обетом священников, особенно монахов: «Я хочу сказать, что иноки, в тишине и спокойствии проводя все дни свои, молятся Небу о благоденствии земли, мы же, воины и рыцари, осуществляем то, о чем они молятся: мы защищаем землю доблестными нашими дланями и лезвиями наших мечей – и не под кровлей, а под открытым небом, летом подставляя грудь лучам палящего солнца и жгучим морозам – зимой. Итак, мы слуги Господа на земле, мы орудия, посредством которых вершит Он свой правый суд. Но исполнение воинских обязанностей и всего, что с ними сопряжено и имеет к ним касательство, достигается ценою тяжких усилий, в поте лица, следственно, тот, кто таковые обязанности на себя принимает, затрачивает, разумеется, больше усилий, нежели тот, кто в мирном, тихом и безмятежном своем житии молит Бога о заступлении беспомощных. Я не хочу сказать и весьма далек от мысли, что подвиг странствующего рыцаря и подвиг затворника равно священны, но на основании собственного горького опыта я пришел к убеждению, что странствующий рыцарь, вечно алчущий и жаждущий, страждущий и изнуренный, бесприютный, полураздетый и усыпанный насекомыми, терпит, разумеется, больше лишений, нежели схимник, ибо не подлежит сомнению, что на долю странствующего рыцаря былых времен всечасно выпадали невзгоды. Если же кто-нибудь из них доблестною своею дланью и завоевал себе императорскую корону, то, смею вас уверить, ради этого ему должно было пролить немало пота и крови, и если б тем, кто удостоился столь высоких степеней, вовремя не пришли на помощь мудрецы и волшебники, то они скоро убедились бы в призрачности и обманчивости мечтаний своих и надежд».