Лекции о Шекспире

Тревогу, гордыню, отчаяние, веру нельзя назвать эмоциями — подобно страху, гневу, зависти или похоти. Их невозможно наблюдать непосредственно, о них можно судить только по симптомам. Тревога, гордыня и т. д. относятся к бытию — мы не в силах отстраниться от них настолько, чтобы утверждать, присутствуют ли они в действительности. Можно сказать, что человек обуреваем жадностью или желанием, но мы никогда не поймем, гордый ли он: все внешние признаки могут оказаться ложными. С другой стороны, чванство и самомнение всегда очевидны.

Кажется, что в "Сонетах" мы сталкиваемся с тревогой, в которую нас может ввергнуть поведение другого человека. Возьмем, например, сонет LVII, "Для верных слуг нет ничего другого…" или, лучше, сонет LXXV:

Ты утоляешь мой голодный взор,

Как землю освежительная влага.

С тобой веду я бесконечный спор,

Как со своей сокровищницей скряга.

То счастлив он, то мечется во сне,

Боясь шагов, звучащих за стеною,

То хочет быть с ларцом наедине,

То рад блеснуть сверкающей казною.

Так я, вкусив блаженство на пиру,

Терзаюсь жаждой в ожиданье взгляда.

Живу я тем, что у тебя беру,

Моя надежда, мука и награда.

В томительном чередованье дней

То я богаче всех, то всех бедней.

Желания духа вступают в конфликт с зовом природы, вожделение — с завистью. Вечные попытки разделить их обречены на провал. Можно желать урода и любить того, кому не доверяешь. Об этом говорится в сонете CXXIX, "Издержки духа и стыда растрата…" но он слишком хорошо известен. Обратимся к сонетам CLI и CXXXVII. Сонет CLI:

Не знает юность совести упреков,

Как и любовь, хоть совесть — дочь любви.

И ты не обличай моих пороков

Или себя к ответу призови.

Тобою предан, я себя всецело

Страстям простым и грубым предаю.

Мой дух лукаво соблазняет тело,

И плоть победу празднует свою.

При имени твоем она стремится

На цель своих желаний указать,

Встает, как раб перед своей царицей,

Чтобы упасть у ног ее опять.

Кто знал в любви паденья и подъемы,

Тому глубины совести знакомы.

Сонет CXXXVII:

Любовь слепа и нас лишает глаз.

Не вижу я того, что вижу ясно.

Я видел красоту, но каждый раз

Понять не мог, что дурно, что прекрасно.

И если взгляды сердце завели

И якорь бросили в такие воды,

Где многие проходят корабли,—

Зачем ему ты не даешь свободы?

Как сердцу моему проезжий двор

Казаться мог усадьбою счастливой?

Но все, что видел, отрицал мой взор,

Подкрашивая правдой облик лживый.

Правдивый свет мне заменила тьма,

И ложь меня объяла, как чума.

Остановимся ненадолго на текстологических деталях "Сонетов". Очевидно, что опубликованы они были в полном беспорядке. Цикл,

посвященный браку, обрывается сонетом xv, "Когда подумаю, что миг единый…" Сонет LXX, "То, что тебя бранят, — не твой порок…" кажется, должен был следовать за сонетами XCIV, "Кто, злом владея, зла не причинит…" и xcv, "Ты украшать умеешь свой позор…" Сонеты XL-XLIII тоже не на месте: им полагается стоять рядом с другими сонетами о смуглой даме. Два последних сонета — сын и CLIV — формальные упражнения, посвященные принятию целебных ванн в Бате. Стоящий особняком сонет CXLV, "Я ненавижу, — вот слова…" — незначительный экзерсис в сочинении восьмисложных стихов. Сонет CXLVI, "Моя душа, ядро земли греховной…", совершенно выпадает из цикла.

Весьма вероятно, что "молодых людей" шекспировских сонетов было несколько. Брачные сонеты, вероятно, адресованы покровителю. С другими дело обстоит иначе. Различия между социальным происхождением Шекспира и статусом любого из его предполагаемых покровителей сделали бы недопустимой страстность его поэзии и выпады, которые он иногда себе позволяет. "Когда в раздоре с миром и судьбой…" (сонет XXIX) — первая строка сонета, который не мог быть обращен к покровителю: контраст между удачей и любовью не представляется уместным, ведь если поэт находил благосклонного покровителя, ему не надо было больше тревожиться об удаче. Сонеты XLI, "Беспечные обиды юных лет " и XXXVIII, "Неужто музе не хватает темы " а также сонеты о бессмертии творчества могли быть адресованы или покровителю, или же лицу, чей социальный статус был ниже, чем у Шекспира, но к которому Шекспир иронично обращается как к покровителю. Сонет о поэте-сопернике содержит альтернативу. Он адресован либо покровителю, и в таком случае речь может идти о Чепмене или о ком-то еще из его круга, либо здесь скрыта ирония, и тогда под соперником подразумевается очень скверный поэт, который, увы, понравился молодому человеку. Последнее весьма вероятно, и такая ситуация может породить много горечи. О чем, в самом деле, говорить, если вашим соперником выступает плохой поэт.