Лекции по искусству. Книга 1

Я ахнула. Я же помню Ивана Грозного по фильму, по прекрасному облику, а тут такой «красавец непонятный». Видно, что параноик. А эта женщина снова говорит: «С ним надо аккуратно обращаться. У нас с ним связано очень много замечательных историй. Мих Мих его воссоздал аккурат под Новый Год и, когда мы всей лабораторией сели отметить праздник, он посадил его за стол. Налил ему чарку, намазал алкоголем губы и говорит: „Иван Васильевич, не прогневайся. Мы тебя в семью свою берем“. Еще какие-то нежные слова сказал и, вдруг, гаснет свет, прорывается труба отопления, у нас потоп и сплошная катастрофа». Я стою и просто млею от ее слов. Потом пришло мое время сниматься. Она попросила группу в комнату не входить, фото не делать. Все собрались, чтобы меня послушать. Не успела я сахарных уст разомкнуть и сказать, что-нибудь замечательное, как во всей лаборатории и во всем доме погас свет. Но дело не в том, что он погас, все лампы освещения полопались и стекло посыпалось. Вот пусть Боря вам эту историю без меня расскажет. Как она завизжала: «Кто там?!» Бросилась в комнату и схватила одного парня из операторской группы, который фотографировал Ивана Грозного. Он, несмотря на категорический запрет снимать бюст царя, все равно решил его сфотографировать и, будьте любезны. Думаете это все? Нет. Стали искать электрика, специально прикрепленного к этому месту (смех), а его нигде нет. В результате, его нашли пьяным через сутки, в другом конце Москвы. Я это знаю, потому что звонила ей и узнавала. Он напился до потери сознания и при этом не помнил, как (смех). Боря так ничего и не снял. Вот что хотите, то и думайте. История, которую я рассказала — это одна из мелких историй, потому что есть свидетель, не знающий, что я вам эту историю рассказываю.

Так. Хорошо. Я вам устроила праздничную закуску, а сейчас мы с вами дальше пойдем, потому что я хочу читать дальше. Я снова возвращаюсь к теме 17-го века, он очень важен. 18-ый я прочитаю обзорно, как и 19-ый, а потом 20-ый. Въедаясь, тем более, что развитие искусства закончилось в 20-х годах. С этого времени оно просто не развивается. Что значит не развивается? Есть отдельные художники, но новой эстетической доктрины после сюрреализма больше нет. В 24 году был первый манифест, а это настоящий сюрреализм. Это не направление, а метод и искусство.

Потом идет супрематизм, хотя он и появился чуть раньше, в 13–15-ых годах. Эти два направления развиваются одновременно, параллельно друг другу и до сих пор продолжают что-то там делать в различных, выродившихся вариантах. Вот наша программа. Но я не могу не остановиться на одном из самых оригинальных и фундаментальных явлений, связанных с историей искусства.

Есть явления, связанные с историей искусства. Художественные. А есть связанные с глубокими культурными процессами. Есть художники, а есть художники, которые являются выразителями глубоких процессов в культуре сознания. Это большая разница. Вот такими художниками и являются художники северо-нидерландской школы или, как еще говорят, барбанской школы. Истоки очень глубокие и лежат в очень глубоком слое готического сознания. Этот слой очень важен. Он такой немножко перевернутый и показан в фильме «Седьмая печать». Это тема смерти. В этом фильме воспроизводится тема смерти и ада. У Бергмана спасается, кто? Святой. Помните, как над ним издеваются, когда он танцует с медведем? А как он отреагировал, когда увидал повозку со смертью? Он не был циркачом. Он был поэтом.

Это сознание связано с рубежами 12–13 века — самого расцвета готического сознания. Оно выработало одну доктрину, которая была не очень заметна, пока не нашла своего места и своего расцвета. Создались условия, и она вылезла. Толчком к этому стал величайший европейский кризис, книгопечатание и обращение Мартина Лютера к массовому сознанию. То, в чем мы живем сейчас. Он обратился к инстинктам, философия которых не религиозна и очень подвержена коллективизму. Он дал народу книгу. Свой упрощенный перевод Библии И все стали читать и думать. И началось такое противопоставление элитарной европейской культуры к этому молодому лютеранству.

Эта борьба была очень сильной и в ней приняли участие великие гении 15–16 века, особенно 16-го, такие как Себастьян Брант, Брейгель, Босх, Дюрер, Роттердамский, стоявший во главе антилютеранского движения. Для них все было кончено и Страшный Суд начался. Потому что полуграмотность и полузнание были смешаны с чисто народно-бытовым, не развивающимся или вяло-развивающимся народным фольклорным сознанием. И они оформились в большую доктрину и назвали себя адамитами.

Если у Босха его живопись носит замкнутый, закрытый характер для широкого прочтения и вам остается только изумляться его воображению, то Брейгель просто исключительно понятен и абсолютно внятен. Например, у него есть целая серия картин, написанная на тему «Вифлеемского избиения младенцев».

Вифлеемского избиения младенцев