Борьба, которую вели против Константинополя александрийские архиепископы, была столь же упорна, сколько и бесплодна — потому, что они были в ней одиноки. Значение константинопольской кафедры не было делом личных дарований ее отдельных предстоятелей: оно было плодом церковного состояния востока, или лучше — недостатков греческой расы. Александрийские иерархи могли одерживать какие угодно блестящие частные победы, но корень возрастающего значения Константинополя заключался в слабости правовых инстинктов восточного населения и в недостатке единства действия. Против этого зла были бессильны все стратегические таланты пат–риархов Александрии.
В самом деле, начало внутреннему усилению константинопольской епископии положено тем, что многие митрополи–танские города отказались от выборов местных епископов и передали это дело в Константинополь. Это было такое самоограничение, которое на западе едва вероятно. Правда, за константинопольским епископом стояла сильная власть императоров востока, готовая поддержать авторитет его в этом деле. Ή нельзя преувеличивать значения этой поддержки. Могли же антиохииские павлиниане поддерживать свой раскол до тех пор, пока он не пришел к своему естественному исходу. Равным образом могли же жители Кизика отстоять избранного ими епископа, несмотря на давний обычай и императорский закон, и поставленный константинопольским архиепископом Прокл должен был остаться в Константинополе, а Далматий удержал за собой кафедру. Таким образом, и на востоке можно было сохранить избранного епископа, несмотря на противодействие властей; но все несчастье состояло в том, что греки способны были поддержать любимого пастыря уличной демонстрацией или даже бунтом, но не способны были выдержать продолжительную осаду за свои нарушенные церковные права. В Риме Либерия отстояли, несмотря даже на целые годы его ссылки. В Константинополе из–за низложенного Павла произошло восстание, но затем примирились и с Македонием. После первого изгнания Златоуста волнение приняло столь опасные размеры, что он был восстановлен на кафедре; но когда его низложили во второй раз, то за его интересы стала только ничтожная горсть иоаннитов: большинство примирилось с Арсакием. За Македония II в Константинополе произошло восстание, которое едва не стоило Анастасию короны; но затем патриарх был все–таки низложен и его кафедру занял Тимофей. Словом, греки умели стоять за догматические идеи, которые не умирают и могут храниться в глубине сознания до их торжества целые десятилетия, но им не доставало выдержки в борьбе за людей, которые умирают, и за права, которые выходят из употребления вследствие нарощения фактов противоположного характера.
Другое явление, также предполагающее слабое развитие чувства законности, — это частые апелляции к императору. Это зло должно было поднять значение Константинополя, несмотря ни на какое бескорыстие его предстоятелей: императоры, естественно, поручали разбор подобных апелляций епископам столицы, даже вопреки их желаниям. Против этого явления борьба могла вестись успешно только снизу, а не сверху. На западе соперничествующие епископы боцрские, конечно, поплатились бы самым объектом своего спора за апелляцию в Константинополь помимо диэцезального собора, и эдесские клирики погубили бы свое дело безвозвратно своей апелляцией к Флавиану.
Не то было на востоке. Здесь епископы, видимо, равнодушно относились к таким правонарушениям. Поэтому архиепископы константинопольские имели против себя единичные голоса затронутых непосредственно иерархов, и за себя — апатию огромного большинства епископов, которые привыкли тянуть врознь и не расположены были к коллективному сопротивлению. И победа осталась за иерархом столицы.