Лекции по общей психологии

Соответственно, отношения значений закрепляются в определенных сочетаниях (отношениях) слов. Когда определенные отношения значений закрепляются в понятии, тем самым происходит выделение строго определенного сочетания слов, выражающего это отношение значений. (Такое строго определенное сочетание слов называют определением понятия.)

Затем такое строго определенное сочетание слов заменяется одним языковым знаком. Это — языковой знак более высокого уровня, чем слова, так как он обозначает уже некоторое определенное сочетание слов (т.е. знаков предыдущего уровня). Такой языковой знак называют термином.

Таким образом, термины выступают как языковые знаки второго порядка (или «второго яруса»). Они означают определенные сочетания («отмеченные кортежи») знаков первого порядка, т.е. слов. Здесь мы встречаем опять все тот же общий закон иерархического перекодирования: знаки более высокого кода обозначают определенные сочетания знаков предыдущего яруса.

Такой языковой знак второго порядка — термин — обозначает уже определенные понятия. Его денотатом являются не сами вещи, а определенное отношение значений. Его содержание раскрывается не через фактические примеры, т.е. связь с вещами, а через определение, т.е. связь со значениями и другими понятиями.

Главная тонкость и основное затруднение здесь заключаются в том, что термины внешне «выглядят» так же, как «обычные» слова, а иногда и совпадают по звучанию с теми или иными словами обыденного языка. И все-таки, при всем внешнем сходстве, это, как говорится, «совсем другой нарзан».

Так, например, слово «свет» может служить и как обычное слово и как термин. В первом случае его значение (коннотат) раскрывается для человека в примерах или образах объектов и ситуаций, имеющих это свойство (например, горящая лампочка, солнце, сияющие витрины и т.п.)* Во втором случае его содержание составляет определенное отношение понятий, которое раскрывается через определенное словосочетание («интервал электромагнитных волн с частотой 0,4-0,8 мк»).

Значения слов фиксируют эмпирический конкретный уровень отражения. Содержания терминов фиксируют теоретический абстрактный уровень отражения. Разница эта возникла вместе с появлением современной науки. Вот как формулировал ее еще Ньютон применительно, например, к категории времени: «Абсолютное, истинное, математическое время, само по себе и по самой своей сущности, безо всякого отношения к чему-либо внешнему протекает равномерно и иначе называется длительностью. Относительное, кажущееся или обыденное время есть или точная, или изменчивая, постигаемая чувствами внешняя, совершаемая при посредстве какого-либо движения мера продолжительности, употребляемая в обычной жизни вместо истинного математического времени, как-то: час, день, месяц, год».

Примерно так же можно сказать практически о любом научном термине, выражающем абстрактное понятие, в отличие от тождественного слова, выражающего обыденное значение, как-то: «сила», «масса», «вещество», «теплота», «число», «множество», «жизнь» т.д.

Это внешнее совпадение языковых знаков, глубоко различных по своей природе, давно уже служит источником немалых бед. Одна из них имеет место, когда термины принимают за однозвучные с ними знакомые слова. Тогда у человека возникает обманчивое ощущение знания и понимания того, о чем он в действительности не имеет ни малейшего понятия. Это очень помогает уверенности суждений. Так возникает воинствующее невежество, из века в век наносившее неисчислимые беды людям на их и без того нелегком пути познания.

Противоположная беда рождается от чрезмерной учености, когда абстрактные научные понятия принимают за полные копии самой реальности. Тогда уже абсолютно пренебрежительно относятся к живым свидетельствам фактов, считая, что они «неистинны», а только кажущиеся. Мы видели, что в такую ошибку впал даже сам великий Ньютон, провозгласив идеальное «мыслимое» время истинным, пренебрежительно отбросив реальное время, измеряемое движением, как кажущееся. Понадобился гений Эйнштейна, чтобы поправить эту ошибку гениального Ньютона.

Впрочем, Ньютон сам глубоко сомневался в абсолютной справедливости своих понятий. А вот там, где действуют личности калибром поменьше, из такой ошибки возникают ученая самоуверенность и непререкаемый апломб. Потому что абсолютная вера в истинность только абстрактных понятий позволяет чихать на их противоречие реальности, считая все это «кажущимся». Так возникает другая злобная химера, сопровождавшая каждый шаг человеческой мысли вперед и терзавшая его носителей — воинствующий догматизм.

Все сказанное относится и к самой психологической науке, которой эти химеры принесли немало горестей (и психологам тоже), от замены в ней науки пустой и развязной болтовней на уровне жизненного опыта толковой домохозяйки — до замены всей реальной сложности духовной и практической деятельности человека схематическим функционированием нескольких тощих абстракций.