Лекции по патрологии I—IV века

Так как диалог не дошел до нас, то усилия научных исследований относительно него направляются к тому, чтобы найти этот памятник, по крайней мере, в основных чертах в позднейших произведениях антииудейского характера. Ad. Harnack[363] пытался доказать, что приписываемое галльскому писателю начала V в. Евагрию произведение Altercatio Simonis Judaei et Theophili Christiani[364]представляет ообой перевод и переработку «Прения Иасона и Паписка» с небольшими и несущественными прибавками. Но позднейшие исследования[365]заставили Ad. Harnack'a согласиться, что можно говорить только вообще о зависимости диалога Евагрия от произведения Аристона[366]; но невозможно определить, в чем выразилось это пользование. Нельзя отрицать также зависимости от произведения Аристона составленного в VI в. неизвестным автором «Диалога иудеев Паписка и Филона с каким–то монахом» (Άντιβολή Παπίσκου кос! Φίλωνος Ιουδαίων προς μοναχόν τίνα). Имя Паписка несомненно избрано под влиянием Аристона, а Филон — знаменитый александрийский философ[367]. Наконец, Fr. С. Conybeare видит переработку диалога Иасона и Паписка в изданных им греческих диалогах между Афанасием Александрийским и иудеем Зак–хеем (IV в.) и между христианином Тимофеем и иудеем Акилой (V в.)[368]. По его мнению, последний диалог лучше сохраняет черты первоисточника, чем первый. Но эта связь слишком гипотетична. Вообще же если на этом пути суждено достичь каких–нибудь результатов, то безусловно необходимо систематически привлечь все антииудейские диалоги[369], тщательно сравнить между собой и на основании этого сравнения решить, можно ли найти основное произведение, которое было бы общим для всех или большинства этих текстов. Для того же, чтобы признать такое основное произведение, недостаточно наметить несколько параллелей, но необходимо указать существенно тождественное построение целого текста. Только такой метод может привести к верным результатам[370].

Св. Иустин философ и Мученик [371]

Сведения о жизни св. Иустина

Между апологетами II в. выдающееся и, можно сказать, исключительное по своему значению положение занимает Иустин Мученик[372]. По своей апологетической деятельности он явился образцом для целого ряда последующих апологетов — Татиана, Афинагора, Феофила, Мелитона, Минуция Феликса, Тертуллиана и других, затмив своего предшественника Аристида. Восхищенный его ученостью и литературной деятельностью, Татиан называет его о θαυμασιώταιος Ίουστίνος [удивительнейший Иустин] (Orat. ad Graecos 18). Очень рано ему усвоен был титул «Философа и Мученика»; уже Тертуллиан говорит: Justinus philosophus et martyr (Adv. Valentinianos 5). Мефодий Олимпийский–называет его мужем, «не далеким от апостолов ни по времени, ни по добродетели» (άνήρ oifce τω χρόνω πόρρω ων τών άποστόλων ουτ€ τη apeufj [apud Photium, Biblioth. 234]).

О жизни, духовном развитии и деятельности Иустина известно следующее. Он происходил, по его собственному указанию (Apol. I, 1), из Флавии Неаполя — древнего Сихема в Самарии, нынешнего Наблуса. Опустошенный и уничтоженный во время Иудейской войны (66—73 гг.), этот город, как показывает его имя* был вновь построен (νέα πόλις) императором Веспасианом, из дома Флавиев, и населен греческими и римскими колонистами. Из семьи таких колонистов происходил и св. Иустин. Название его самарянином (о Σαμαρείτης: [cf.] Dial. 120.б[373]) указывает только на место его рождения, а не на семитское происхождение. Несомненно, родители его были язычники. Сам Иустин еврейского языка не знал, был необрезанным и воспитан в языческих обычаях (Dial. 28; 41). Отец его назывался Приском, а дед — Вакхием [(Apol. I, 1)].

Точная дата его рождения неизвестна. Так как время возмужалости падает на время управления Антонина Пия, а смерть — на время префектуры Рустика (с 163 по 167 гг.), причем Иустин тогда не достиг еще преклонного возраста, то время рождения его можно отнести к первому десятилетию II в. Подобно тому как и в отношении к большинству отцов Церкви, и о св. Иустине более точно известна история его духовного и религиозного развития, чем история внешней жизни[374]. В «Разговоре с Трифоном» он дает интересные сведения о тех усилиях, какими он стремился достигнуть истинной мудрости. Трудно решить, насколько верно в этом произведении отображено действительное событие; но если признают, что в основе его без всякого сомнения лежит исторический факт собеседования между автором и иудейским ученым, то тем менее оснований лишать исторического характера сообщения автора о самом себе.