Лекции по русской литературе

Появился здесь также – я пока говорю о первом сборнике, который не вызвал особенно сильной реакции, – замечательный поэт Николай Заболоцкий. Я сейчас напишу, Заболоцкий. Николай – это понятно, а Заболоцкий вот так (пишет). Он был из ленинградской блестящей поэтической молодежи, и там очень много прошло арестов еще перед войной. Он здесь выступает с большой подборкой стихов, которая открывается стихотворением «Ходоки» – крестьяне идут к Ленину пожаловаться на свои, значит, troubles (смеется). Они идут к нему… как идут мусульмане в Мекку и в Медину, так они идут в Москву. Казалось бы, совершенно правоверное стихотворение, за такие стихи вроде бы не полагается сажать в советскую тюрьму. Но вот посадили все-таки человека, и даже в этом стихотворении есть какая-то боль, которая переламывает, перехлестывает эту официальщину, пропагандистский характер. Выходит Ленин к этим трем мужикам, они вынимают из мешка ржаной хлеб, ему дают и едят вместе с Лениным этот хлеб.

С этим угощеньем безыскусным
К Ленину крестьяне подошли.
Ели все. И горьким был и вкусным
Скудный дар истерзанной земли.

Сразу чувствуется боль этого человека, а не просто «ура» ленинизму, революции. Я бы сказал, что из всего присутствующего в этом сборнике Заболоцкий ближе всего к тому развитию, которым пошла далее русская поэзия уже конца шестидесятых годов, здесь нет манифестаций. Она ближе всего к истинной поэзии. [У Заболоцкого есть] Четверостишие, которое стало хрестоматийным, стало повторяться везде. Стихи называются «Некрасивая девочка» – о маленькой девочке, которая еще не знает, что она некрасива. Она бегает с друзьями, с детьми, играет, и веселится, и наслаждается жизнью, еще не зная, что пройдут годы и она посмотрит на себя и поймет, что она уродливая, и поэт думает, как ей будет ужасно одиноко, как ей будет горько. Ему горько и больно за нее, это не связано ни с двадцатым съездом, ни с культом личности Сталина, ни с чем (смеется), слава богу, что не связано. Он пишет:

…Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Я помню, эти стихи все время повторяли в те дни.

В этом сборнике вдруг мы увидели стихи Анны Ахматовой. Великая русская поэтесса, царскосельский соловей. Эта была, кажется, ее первая публикация после известного ждановского постановления против Ахматовой и Зощенко[7]. После этих ждановских издевательств Ахматова была неприкасаемой. Ее не посадили в тюрьму, но ей не давали никакой работы, и она бы умерла с голоду, если бы не помогали друзья, в частности, между прочим, Пастернак. Я был знаком с Ахматовой, и она рассказывала как-то при мне, как Пастернак ей помогал. У Пастернака было много денег тогда, он делал много переводов. Свои стихи ему не давали печатать, но он переводил. Он, говорит, приезжал, садился на диван и весь вечер читал стихи, разговаривал и никогда денег не предлагал никаких ей, но, когда он уходил, она находила под валиком дивана, под подушкой дивана, плотную свернутую пачку денег, он ей так оставлял. И Ахматова вдруг появилась в этом сборнике с прекрасными стихами, великолепными стихами под названием «Петроград, 1916». То есть преддверие революции, и как это ощущается, преддверие революции. Так не по-советски, что это, я бы сказал, один из самых опасных материалов сборника, но он прошел незамеченным, его как раз не били.

Все уже на местах, кто надо;
Пятым актом из Летнего сада
Пахнет… Призрак цусимского ада
Тут же. – Пьяный поет моряк…

Словно в зеркале страшной ночи

И беснуется, и не хочет
Узнавать себя человек,

А по набережной легендарной

Приближался не календарный —
Настоящий Двадцатый Век.
Немножко даже страшновато становится.