Лелейская гора

Вот так же мы судили да рядили всю прошлую осень - этого не надо, того нельзя, нечего с хвоста приниматься. Пе-Ка⁴⁷ нас постоянно теребил: долго ли будет тянуться эта волынка, саботаж, оппортунизм и попустительство силам реакции? … По совести говоря, мы и впрямь отлынивали и попустительствовали. Не то чтобы мы намеренно потакали реакции, а просто не было в нас энтузиазма убивать, не было в нас жажды крови, и при одной мысли о том, что без этого не обойтись, мы зябко ежились и в самый ответственный момент ощущали неуемную дрожь в руках. Нам хотелось как-нибудь отвертеться от мокрого дела и передать лавры убийц кому-нибудь другому. С невероятными муками мы все же ухлопали трех-четырех главарей, тогда как остальные нашли защиту под крылышком итальянцев, предоставив мелкой рыбешке расплачиваться за их грехи. Мы хватали эту мелкую рыбешку и выпускали - одних как беженцев, других из снисхождения к их бедности, третьих за их невежество заблудших овец, клятвенно заверяющих нас исправиться. Я и по сей день не знаю, надо ли было тогда рубить хвосты - ведь и они, немало порубившие этих хвостов, находятся сейчас не в лучшем положении, чем мы.

Однако все это дело прошлое, и что было, того не исправишь. Сейчас мы поставлены перед конкретной проблемой текущего дня: по дороге идут двое, что-то невнятно бубня себе под нос. В этом журчащем ручейке нет-нет да и всплеснется отдельное словечко, освещая тьму вокруг себя; через какое-то время - второе. По этим вехам я могу восстановить недостающие звенья. Судя по всему, речь идет о каком-то долге и заимодателе, поднявшем преждевременную панику. Он клянчит, вопит и всем своим поведением напрашивается на хорошую зуботычину.

- А чего это он паникует? - спрашивал человек с топором.

- Боится, как бы меня коммунисты не кокнули, - отвечал тот, что был с винтовкой.

- Ишь как у него душа-то о тебе болит.

- Это у него о себе душа болит - как бы его денежки вместе со мной не уплыли.

- И на чем же вы договорились?

- Договорились, что я ему ничего не дам. И есть у меня, а не дам, так я ему и отрезал. Пусть молит бога до конца войны послать мне доброго здоровья, а не то - хоть в суд на меня подает.

- В какой же это суд?

- В какой хочет, в такой пускай и подает, это уже не моя забота.

- Только разве что в кладбищенский.

- А хоть бы и в кладбищенский. Я же не виноват, что сейчас других судов нет.

- Господи боже мой, по каким только судам этот тип не таскался в былые-то времена!

Есть такой особый сорт людей - заядлых кляузников, их по два-три человека в каждой деревне, им без тяжбы и жизнь не мила. Обычно это слабаки, не способные постоять за себя кулаками и по уши влюбленные в адвокатские трюки и параграфы. У них тоже есть свои заслуги перед прогрессом: они являются активными потребителями бумаги, засыпают писарей работой и вынуждают своих диких соседей обивать пороги судов и набираться городского духа. Сейчас они переживают период упадка: грабители давно уже не боятся бумажного пугала, закон олицетворяет не свод указов, а кулак и винтовка, суд вершится мгновенно и всегда в ущерб слабой стороне. И все эти новые порядки доподлинно известны здоровому верзиле, бандиту на длинных ходулях, и он ими чрезвычайно доволен. Прежде чем напиться, он вымыл руки и теперь вытирал их платочком. Я готов поспорить, что этот платок он взял на память о каком-нибудь грабительском налете. У него красивое лицо горца, загребущие руки и крупные кости, и мне жаль его убивать. Но если я его не убью, завтра Якша снова затащит меня в кукурузные дебри караулить Шицо, и так до тех пор, покамест какой-нибудь гад не выследит меня в этом поле, как барсука. А коль скоро вопрос поставлен таким образом, лучше уж мне быть живым, а ему подавать слезные жалобы кладбищенскому суду.

Я тщательно прицелился ему в ямку под горлом, но он стронулся с места и сел на камень за деревом. Его приятель занял место на пне у источника. Оба загляделись на верхушки деревьев и безоблачное небо в просветах.

- Чудесный лес, - заметил человек с винтовкой, - этот лес вспоил меня молоком.

- Знаю - ты ведь коз здесь пас.

- И коз, и овец, и коров, они здесь все вместе отдыхали возле Градины, и молока было - хоть залейся, пей - не хочу.

- Прямо из вымени? Это я не признаю.

- А по мне так и сейчас парное молоко слаще кипяченого.

- Ну и девчонка для развлечения была у тебя тогда?

- Одна мне нипочем не давалась. Ну и помучила ж она меня, чертовка! У меня до сих пор сердце болит, как вспомню, какая она была и что от нее осталось. Прямо-таки удивительно, как в замужестве бабы линяют.

- Всякая красота быстро проходит - не успеешь и глазом моргнуть, как уж она отцвела и облетела.

Под впечатлением грустных мыслей он затянул печальную песню:

День проходит, жду другого,
Нет письма от дорогого…

Его поддержал человек с винтовкой, но этот решил развеять грусть:

День проходит, час настал,
Партизана след пропал.