Лем. Жизнь на другой Земле

В обязанности Лема входил сбор твёрдого сырья с разбитых советских танков и самолётов, что немцы свозили на территорию Восточной Ярмарки, которую оккупанты приспособили под казармы Люфтваффе. Мешочки с порохом и патроны он передавал какой-то подпольной организации, про которую ничего не знал, так он говорил Бересю и Фиалковскому. Вероятно, речь шла про Армию Крайову, так во всяком случае запомнил Владислав Бартошевский (и это, скорее всего, так, потому что польское коммунистическое подполье во Львове было очень слабым).

Лем также снимал какое-то оборудование, не нужное подполью, такое, как авиагоризонт и спидометр, с самолётов, потому что ему просто была интересна их конструкция (его при этом безумно веселила надпись на приборах: «Made in Germany»). Однажды он ради шутки взорвал снятую с танка дымовую шашку, а как-то закинул в печь пакет с порохом. «Был такой дьявольский взрыв, что каминная труба вылетела из стены, а мы все походили на негров […], а у ворот проходил немецкий часовой!» – рассказывал он Бересю.

Не хватает достаточно точных данных, чтобы описать степень сотрудничества Лема с подпольем. Сложно сказать, почему в разговорах с Бересем и Фиалковским он не даёт название конкретной организации. Почему кто-то должен был до 1989 года скрывать свою связь с АК (если это, конечно, была АК)? Может, Лем просто не был на сто процентов уверен, поэтому не хотел обманывать читателей? С Бартошевским он лично разговаривал, не надеясь, что этот разговор через четверть века будет передан журналисту. И действительно, именно потому, что разговор с Бартошевским – это уже пересказ, к нему следует подходить осторожно. По мнению Бартошевского, связными Лема с подпольем были «школьные товарищи» – это очевидная ошибка, это должны быть гимназисты. И, скорее всего, один гимназист, потому что основой конспирации является сведение к минимуму круга посвящённых.

В любом случае, по мнению Бартошевского, именно эти коллеги спасли родителей Лема из гетто с использованием дрожек, а самому Станиславу достали фальшивые документы. В книгах Береся и Фиалковского эти документы появляются неизвестно откуда. Однако, поскольку с самого начала известно, что изготовление фальшивых христианских метрик и арийских удостоверений личности было побочной деятельностью фирмы Rohstofferfassung, там в первую очередь я искал бы их источник. По фальшивым документам Станислав Лем был армянином Яном Донабидовичем. В довоенном Львове ещё со Средневековья жила значительная армянская диаспора. В период Второй Речи Посполитой она была сильно полонизирована, так же как и еврейская диаспора. Но в какой конкретно момент Лем стал Донабидовичем? И как надолго? Тут уже начинаются загадки. По мнению Бартошевского, у Лема всё время были «сильные бумаги» благодаря его знакомым из АК и на основании этих документов он работал до самого конца оккупации, поддерживая родителей. Мне кажется, это малоправдоподобно, потому что прежде всего работа в Rohstofferfassung предоставляла «сильные бумаги» также и евреям (до поры до времени). Если бы Станислав Лем числился в Rohstofferfassung как армянин с фальшивым именем, то подвергся бы смертельной опасности: какой-то довоенный знакомый его или его родителей мог бы непроизвольно назвать его «Сташеком». Поскольку на эту работу ему помог устроиться «знакомый отца», а к тому же работали там «в основном евреи», риск такой встречи был очень высоким. Впрочем, известно, что в Rohstofferfassung работала, по крайней мере, ещё одна особа, связанная с родом Лемов (но настолько далёкая, что не появляется в воспоминаниях Станислава Лема, может быть, они никогда так и не познакомились). Это рождённая в 1926 году София Кимельман, дочь Ванды Лем и Макса Кимельмана[75]. В Rohstofferfassung она работала под настоящей фамилией. Лишь в августе 1942 года сделала себе фальшивые документы на имя Софии Новак. Потому мне кажется маловероятным, чтобы Станислав Лем стал Яном Донабидовичем с самого начала оккупации.

Более правдоподобной мне кажется та хронология, которую мы видим у Фиалковского. «Это [работа в Rohstofferfassung] было в сорок первом и сорок втором годах, а в сорок третьем я вынужден был смотать удочки». Конкретной даты «сматывания удочек» Лем не даёт, но можно догадаться, что это связано с одним драматическим инцидентом – он прятал на территории фирмы коллегу по гимназии по фамилии или по кличке Тиктин, который дезертировал из еврейской службы порядка.

Бересю Лем описывал это так: