Лем. Жизнь на другой Земле

«Краков, суббота (Великая) 1964

Мой дорогой Ежи, мне было очень грустно читать твоё печальное письмо. Всё потому, что я сам нахожусь в том же настроении, можно считать, что такой обмен мнениями не имеет смысла. Но законы психологии – это не законы физики […]. В своей прекрасной книге «Диалоги» я писал о синусоидальном функционировании жизни в нашей системе. Но я не знал, что этот мой закон таким же образом действует и в соц. системах [ «соц.» здесь сокращение не только от социальный. – Прим. авт.], дело доходит до локальных нарушений […]. Какой же это абсурд! Мы сейчас по разные стороны синусоиды. Во время, когда у нас затягивают гайки, на юге происходит что-то обратное. У меня на это свои доказательства. Пражская «Mlada Gwardia»[264] как раз издала моего Ийона Тихого и в этот том включили также то, чего у нас (с 58 года начиная) переиздавать было нельзя (13‐е путешествие Тихого). То же сделала Югославия в Белграде. Тоже издали этот запрещённый у нас рассказ. Видно, как у нас плохо со свободой слова. Да, Венгрия в декабре 63‐го сделала то же самое с моим Тихим. Мы – самое кровавое, самое мрачное место во всём нашем прогрессивном лагере. За исключением большой жёлтой страны, но какая от этого радость?»

В Польше «Путешествие тринадцатое» было издано в конце 1966 года в «Wydawnictwо Literackie» – у них были свои методы борьбы с цензурой, и они издавали те вещи Лема, которые не могли быть изданы больше нигде. Я писал об этом в контексте «Диалогов», но так же было и с «Рукописью, найденной в ванне» – так же будет и с «Маской», «Профессором А. Дондой» или «Воспитанием Цифруши».

В случае Лема дополнительным поводом для беспокойства было постоянное ухудшение здоровья. К проблемам с аллергией, почками и суставами в 1961 году добавились также проблемы с сердцем. «У меня богатая гамма недомоганий, которая в совокупности приводит к разнообразным видам боли; ЭКГ ничего не показала, однако боли не проходят», – писал он в 1963 году Врублевскому[265]. Эти боли были куда хуже предыдущих, потому что не позволяли ему даже писать – из-за них Лем был вынужден раньше вернуться из лыжного отпуска в зимнем сезоне 1962/1963.

На здоровье он жаловался редко. Друзья знали о его сенной лихорадке, потому что это было трудно не заметить. Также они знали о приступах сезонного гриппа. О своём сердце Лем, однако, писал Врублевскому только в ответ на письмо, в котором тот описывал свои проблемы с сердцем. В шестидесятых (и позднее) у Лема не было и дня, чтобы у него не проявлялся какой-то недуг[266]. Также ему приходилось считаться с тем, что боль, которая с утра чувствовалась как лёгкое покалывание, к вечеру превращалась в парализующую пытку или даже коллапс сердца.

Вероятно, именно потому он отказывался от многих (весьма привлекательных) предложений поехать куда-то на стипендию или конференцию. Путешествовал только с женой – они снова посетили Югославию (1966), выбрались в Грецию (1963) и Францию (1965). Они охотно выезжали и в более широком кругу (со Щепаньскими) в горы.

Однако Лем не хотел никому объяснять, даже самым близким друзьям, почему его не интересуют предложения поездок, которые они по доброте душевной ему предлагали. Мрожеку, который приглашал его поучаствовать в Harvard International Seminar, он ответил так: