Лени Рифеншталь

В конце концов французские оккупационные власти в Австрии объявили дом Лени и всю ее собственность в Китцбюхеле, в том числе и драгоценный материал кинофильма «Долина», конфискованным. Она сама, ее семья и немногие сотрудники, которые еще оставались в ее доме, были переселены в скверное жилье в Брейзахе — маленьком городке близ Фрейбурга, в годы войны разнесенном почти до основания. С едой было туго, как и по всей Германии; к тому же дважды в неделю маленькая группа должна была отмечаться во французском полицейском участке. В этот и без того чудовищно суровый период Рифеншталь с еще большим пристрастием подвергалась допросам, на которых у нее стремились выведать про ее коллег по киноиндустрии и доискаться, что ей было ведомо о концлагерях. Наконец ее ассистенты были отпущены на все четыре стороны, но ее саму, мать и мужа перемещают в двухкомнатную квартиру в Кёнигсфельде в Шварцвальде, обязав еженедельно отмечаться в полиции в близлежащем местечке Филлингене. Здесь до нее дошло несколько пакетов от доброжелателей из США; сюда стали просачиваться новости и послания из внешнего мира.

Один из друзей Лени сказал ей, что все ее киноматериалы и бренные пожитки увезены в Париж. «Я подумала, что сойду с ума, — писала она впоследствии. — Мне казалось, что разрушен труд всей моей жизни». Уже два года как кончилась война — а по-прежнему не было перспективы праведного суда, несмотря на то что на все ее сбережения был наложен арест, а ее права и свободы попраны. Под воздействием такого напряжения распались ее отношения с Петером, и она начала процесс развода. В это время ее терзала жестокая депрессия, и она решила обратиться за помощью к врачам. Она думала, что ее отправят в санаторий, и была шокирована, увидев, что ее по приказу военного правительства под охраной везут в спецучреждение закрытого типа, короче говоря, в психушку. Там она пробыла три месяца, подвергаясь принудительной электрошоковой терапии. Лени мало что пишет в мемуарах об этом болезненном опыте своей жизни; упоминает только, что бракоразводный процесс шел в это время своим чередом. Выбитая из равновесия, находясь в состоянии стресса, она отчаянно нуждалась в помощи и отдыхе, но по сведениям, которые дошли до нее позже, она пришла к пониманию, что приказ о ее заточении в психушку был вызван главным образом стремлением властей в Париже остановить любое вмешательство с ее стороны, пока там колебались, в чьей же собственности должны находиться ее киноленты.

Наконец ее вернули к матери в Кёнигсфельд. Это был привлекательный курортный городишко среди густых лесов, с приветливым населением и богатой программой концертов и других культурных событий. Потекли куда более спокойные дни. Петер, который противился разводу, жил и работал в городе в нескольких милях от Кёнигсфельда, принося в дом деньги и по-прежнему надеясь на примирение. Мать Лени также считала, что паре лучше было бы воссоединиться; но Лени сопротивлялась, памятуя о прошлых изменах Петера.

Этой осенью ее разыскал один франко-германский кинорежиссер, который принес удивительные новости. Ему было ведомо местонахождение отпечатка ее ленты «Долина», и он готов был помочь ей вернуть его, а также обрести свободу, если она согласится вступить с ним в партнерство. Чего же он хотел от нее? Полномочий выступать в качестве поверенного от ее имени, равной доли в любых прибылях, эксклюзивных прав на распространение всех ее фильмов и права выступать в качестве агента на все контракты по всем будущим фильмам и книгам сроком на десять лет. Перспектива вновь оказаться свободной и получить возможность работать казалась ей столь немыслимой, что Лени готова была заплатить любую цену и все подписала. Получив в начале 1948 года официальное извещение о том, что арест, наложенный три года назад на ее дом, снят, она пришла к заключению, что ее благодетель и впрямь имеет влияние в тех сферах, о которых он вел речь. Его адвокаты начали долгую тяжбу, пытаясь добиться возвращения конфискованных фильмов.

С юных лет Лени привыкла обретать успех везде, где искала его; такого у нее больше никогда не будет. Когда закончилась война, ей было лишь сорок два года, и в эти первые послевоенные годы она пыталась поверить, что это ее положение только временное. Пройдет немного времени, ее права будут восстановлены, и она снова сможет свободно работать — надо только поверить в это. Но, увы, было похоже на то, что за любым ничтожным улучшением в ее положении немедленно следовал неожиданный и опустошительный откат назад, и в итоге она оказывалась так же далека от цели, как и прежде. Едва был снят арест с ее дома, как последовал первый удар: в Париже был опубликован «Интимный дневник», якобы принадлежащий перу Евы Браун, с многочисленными оскорбительными упоминаниями о Лени Рифеншталь. История мигом разлетелась по страницам европейской желтой прессы, и французские адвокаты Рифеншталь пришли к мнению, что, ввиду подобной «славы», весь прогресс, достигнутый в деле о возвращении ее конфискованной собственности, сведен на нет.