Лени Рифеншталь

В конце августа Рифеншталь была снова вызвана в рейхсканцелярию: Гитлеру хотелось знать, как продвигаются планы съемок нюрнбергского съезда? По словам Рифеншталь, она выразила абсолютное удивление. Что произошло между ней и Гитлером на этой ранней стадии, нам точно не известно. Весьма возможно, что она просто не поняла его намерений, но вне зависимости от того, приняла ли она официальную исполнительную роль в нацистской киноиндустрии или нет, представляется, что Гитлер никогда не отказывался от желания, чтобы она снимала для него фильмы. У него и в мыслях не было, что она может уклониться. Конечно же, можно быть уверенными в том, Геббельс волокитил, как мог, рассылая необходимые письма и выдавая необходимые разрешения, хотя в его дневниках сообщается о его встрече с Рифеншталь днем 17 мая 1933 года, — когда, по ее словам, она находилась на съемках фильма в Швейцарских Альпах.

Разгневанный утечкой информации о своих планах, Гитлер направил министру пропаганды инструкцию об оказании поддержки Рифеншталь во всех отношениях. И все же здесь нашлось пространство для маневра, который мог сбить ее с ног. Когда до событий оставалась неделя-две, время для возражений упущено. Едва вернувшись домой с аудиенции у Гитлера, Рифеншталь получила из геббельсовского министерства извещение, что на проекте ее шпионского фильма поставлен крест.

10 НЮРНБЕРГСКИЕ СБОРИЩА

Искусство овладевать воображением масс Гитлер постигал в значительной мере интуитивно. Фронтовой опыт Первой мировой войны убедил его в том, что пропаганда — так же как и любое другое оружие — может быть направлена на достижение желанной цели, которую он видел ни больше ни меньше как в «борьбе за жизнь германской нации». Оружие тем эффективнее, чем опытнее стрелок из него. Что страшно обескураживало его в этой войне, так это то, что противники Германии казались куда более подкованными в этой области, чем сами немцы.

Пропаганда как утонченное и сознательно применяемое искусство — а может быть, и наука, кому как нравится — в сущности, феномен двадцатого столетия, иными словами, постфрейдистской эпохи. В числе первых, кто развивал специфические технические приемы убеждения масс, называют суфражисток[30], в частности, за сенсационные выступления и целенаправленное лоббирование.

Мало было таких, кто сомневался в их страстной вере в свое дело, как и в то, что в борьбе за него передовой для своего времени контингент женщин дойдет до умышленной лжи (во всяком случае, на начальных этапах борьбы), хотя они подхлестывали возбуждение в своих последователях, обращаясь к ним с эмоциональными призывами к самопожертвованию, и даже прибегали к тактике пробуждения оголтелой вражды, применяемой сегодняшними неофашистами.

В 1939 году левый обозреватель Амбер Бланко Уайт, оглядываясь назад на заключительный период суфражистского движения, назвал это «организацией, управляемой по фашистским установкам и характеризующейся истинно фашистским насилием, эмоционализмом и утрированием».

Нет никаких сведений о том, что Гитлер следил за деятельностью этих далеких женщин-суфражисток, равно как и за деятельностью одной из основательниц движения «Крисчен Сайенс» Мэри Бейкер Эдди, чьи приемы также порою сравнивали с его, Гитлера, тактикой. Но озабоченность пропагандой и ее применением, по-видимому, следует считать лейтмотивом «Майн кампф». Снова и снова исследует он методы и технические приемы, не задаваясь вопросом о моральной стороне дела…

Ему ведомо с самого начала: завоевывать нужно не столько интеллигенцию (на которую у него мало времени), сколько массы, и в своих речах он безошибочно играл на эмоциях и воображении своей аудитории, прямо — и цинично! — нажимая ту пружину, которая высвободит «скрытые в ней силы»:

«Способность масс к восприятию весьма ограничена, их ум ничтожен. С другой стороны, они обладают огромной способностью забывать. Если так, то вся эффективная пропаганда должна быть сведена лишь к нескольким пунктам, каковые вдалбливать в форме лозунгов, пока самый последний из публики не поймет, какого вы от него хотите понимания этого лозунга. Стоит вам пожертвовать этим принципом ради желания быть многогранным — и весь эффект улетучится».

Колоссальная способность масс забывать не прошла мимо внимания Гитлера. Он сделал упор на риторику как самое верное средство, маскирующее отсутствие аргументации. Его пропаганда была многократно проверенной и выверенной, отделанной и отшлифованной, блестяще приспособленной под вкусы аудитории. Она эволюционировала от ранних скандалов эпохи уличных боев к тщательно взвешенным речам позднейших нюрнбергских нацистских сборищ, когда каждый вдох, каждый жест имел просчитанный эффект. Риторические пассажи можно было заменять, лозунги подгонять под сиюминутную потребность, но нагнетая при этом прежний пыл.