Ленин

— Мне нужна бумага! — воскликнул он. — Только бумага, ха-ха!

— У меня с собой написанный декрет, — заявил Дзержинский. — Подпишите его, товарищ…

Он положил перед ним отпечатанный на машинке лист бумаги.

Ленин пробежался по нему глазами и подписал.

— Хорошо вы это продумали, Феликс Эдмундович, — прошептал диктатор. — Игрок!

— В Москве, кроме вас, есть и другие, думающие о том-сем, — ответил Дзержинский, пряча документ. Он глубоко заглянул в прищуренные глаза Ленина и сказал:

— Но помните, если отмените декрет или станете охотиться на мою жизнь, — погибнете, Владимир Ильич!

Ленин ничего не ответил. Он погрузился в кресло и спокойно смотрел на дергающееся лицо Дзержинского, на его опухшие веки и безумные глаза. Он снова доброжелательно улыбнулся и спросил:

— Может, попьете чайку, Феликс Эдмундович? Сейчас придет Горький, будет объяснять, почему в нашем мужике столько жестокости… Ха-ха!

Дзержинский небрежно махнул рукой.

— Спасибо! — проворчал он. — Я не очень верю в ум этого вашего гения. Говорит он, что мужик жесток, потому пьет водку и читает «Жития святых»! Это хорошее объяснение для детей… Если бы водка и «Жития святых» имели такое влияние, то все человечество превратилось бы в банду разбойников. Тем временем это происходит только в России…

— Ну, что касается жестокости, то вы, хоть и не русский, кажется, обошли всех, — тихо смеясь и подмигивая, прошептал Ленин.

Дзержинский понял насмешку. По его лицу прошла судорога. Сжимая виски, он сказал:

— Я не торгуюсь… Но я не мог бы убить человека на улице… Мне для этого нужен подвал и дворик «чека», потому что в ней живет идея… страхом заставить людей проявлять наивысшее мужество…

— Гм… гм, — с откровенной издевкой пробормотал Ленин.

— Это мужество заключается в том, что люди забывают о себе, принося себя в жертву ради других… — закончил Дзержинский.

Ленин ничего не ответил. Подумал только: «Предатель, как Конрад Валленрод, или обыкновенный безумец, садист?»

Дзержинский вышел тихо, без шороха.

Ленин был зол, взбешен и ворчал себе под нос:

— Покушение, первое покушение на мою свободу! Никто никогда не осмелился это сделать, а этот безумец… Как поступить?

Он не видел выхода из неожиданной ситуации. Не вызывало сомнений, что Дзержинский готов был исполнить свои угрозы.

— Я не вправе рисковать жизнью своей и товарищей… Пускай время решит эту проблему… Когда Дзержинский будет в Польше, я против него что-нибудь придумаю… В любом случае в «чека», в это государство в государстве, он больше не вернется!

Настали тяжелые времена. Год сражений огромной России с маленькой, истощенной и разграбленной во время мировой войны Польшей.

Первые успехи опьянили Красную Армию.

Каменев, Ворошилов и Тухачевский уже точно вычислили день входа в Варшаву и доложили об этом в Москву.

Они неслись сломя голову, упоенные победами, пролитой кровью, смертными приговорами, издевательствами над офицерами и умными солдатами «шляхетской» Польши.

Польские генералы — Пилсудский, Халлер, Желиговский, Шептыцкий, Соснковский и Сикорский — умели подбирать людей. Появлялись молодые, способные, несгибаемые офицеры. Легионы, сражавшиеся недавно с армией царя, теперь с таким же задором бились с Красной армией, собиралась и сразу же вступала в бой добровольческая армия, возникали партизанские отряды, которыми командовали люди безумной отваги. Воззвания Пилсудского и Халлера зажгли сердца польской молодежи и женщин.

В рядах защитников сражались тысячи студентов, бывших еще почти детьми гимназистов, девушек и молодых женщин. Аристократ — рядом с крестьянином, ксендз — рядом с рабочим-социалистом. Одиннадцатилетний мальчишка — рядом с повстанцем 1863 года. Любовь к отчизне разгорелась в огромное пламя. Она была как буря, перед которой ничто не могло устоять.

Польский штаб перенес бои на Вислу. В момент, когда красные патрули уже входили в предместья Варшавы, армия дикого российского пролетариата была разгромлена. Она отступала в панике, теряя тысячи людей, артиллерию, разбегалась за границу и складывала оружие. Только недобитки добрались до России, в которой, так же, как и во время немецкого наступления после прерванных переговоров в Бресте, теперь видели спасение в поляках.

Еще одна карта Ленина была бита.

Собравшийся на заседание Совет народных комиссаров с нескрываемым скептицизмом смотрел на Ленина, спокойно, невозмутимо слушавшего объяснения Каменева и Тухачевского о ходе неудавшейся войны.

Когда они закончили, Ленин щелкнул пальцами и глухим голосом сказал:

— Мы проиграли! Ха! Сражаться без любви в сердце с теми, кто любит землю, народ, традиции, не легко, товарищи! Это нам наука на будущее. Мы должны привить армии и крестьянству любовь к коммунистической отчизне и сознание, обратное имеющемуся у поляков. Они считают своей обязанностью защиту Запада от экспансии Востока. Мы же должны чувствовать ответственность за распространение коммунизма от океана до океана!..

— Это какая-то очень запутанная софистика! — презрительно заметил Зиновьев, глядя на товарищей.

Ленин не обратил на него никакого внимания.