Ленин

«В городе начались ограбления квартир и убийства, – вспоминала Ольга Львовна Барановская-Керенская, первая жена главы Временного правительства. – Прислуги почти никто уже, кроме коммунистов, не держал, дворники были упразднены, охранять дома и квартиры было некому… Мы понимали, что все идет прахом и цепляться за вещи незачем, что надо только стараться сохранить жизнь, не быть убитыми грабителями, не умереть с голоду, не замерзнуть… В течение нескольких месяцев, а может быть, и больше, пока дети не достали мне чугунную печку, я жила не раздеваясь и никогда не спала на кровати…

В голове никаких мыслей и никаких желаний, кроме мучительных дум о том, что еще продать и как и где достать хоть немного хлеба, сахара или масла… Тротуаров уже не было, и не было ни конного, ни трамвайного движения (лошади все были съедены), улицы не чистились, снег не сгребался, по улицам плелись измученные, сгорбившиеся люди. И как горькая насмешка на каждом шагу развевались огромные плакаты: “Мы превратим весь мир в цветущий сад”».

ВЧК превратилась в инструмент тотального контроля и подавления. Жестокость, ничем не сдерживаемая, широко распространилась в аппарате госбезопасности. Тем более что беспощадность поощрялась с самого верха. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение слегка пожурить.

Более того, жестокость оправдывалась и поощрялась.

Николай Иванович Бухарин, который считался самым либеральным из большевистских руководителей, писал в 1920 году:

«Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

В определенном смысле Николай Иванович был прав. Беззаконие, массовый террор, ужасы Гражданской войны – вот через какие испытания прошли советские люди! И все это не могло не сказаться на их психике и представлениях о жизни.

«Я пишу эти строки для себя правдиво до дна, – пометила в дневнике Александра Коллонтай. – Доброты нет среди нас – вот что мне жутко. Кругом царит столько злобы! И будто каждый стыдится проявить сострадание, сочувствие, доброту… Доблесть – быть жестоким. И сама я ловлю себя на том, что стыжусь порывов жалости, сочувствия, сострадания… Точно это измена делу! Точно проявить тепло, доброту значит не быть хорошей, закаленной революционеркой!.. И все кругом такие же сухие, холодные, равнодушные к чужому горю, привыкшие не ценить человеческие жизни и как о самом пустом факте говорящие о казнях, расстрелах и крови…»

Погибли два летчика, пытаясь выручить судно с советской делегацией. «Самоотверженные и решительные большевики, – писали о них. – Большевики, которые никогда не читали Маркса, но которым здоровое пролетарское чутье подсказывает, что дело идет о судьбе рабочего класса. И потому что дело идет о делегации Совета депутатов трудящихся, она должна быть спасена, хотя бы это стоило жизни. В этой гибели летчиков тоже отсвет великой двигательной силы революции: солидарности». Мысль о том, что летчики исполняли свой профессиональный долг и с тем же мужеством спасали бы и не коммунистов, уже отвергалась.

Новый человек просто обязан был возникнуть. А «старый», если пользоваться этой терминологией, человек, если мог, бежал от советской власти. Прежде всего устремились на Украину.

«Кто желал выехать на Украину, – рассказывал генерал Глобачев, – должен был доказать свое украинское происхождение, что было чрезвычайно затруднительно, так как не каждому удалось сохранить нужные документы. Выезд из столиц, помимо этого, требовал предоставления различного рода удостоверений от разных советских учреждений, и от Чека в особенности…»

Граница советской России и самостоятельной Украины проходила через Оршу. Пассажирская станция – советская территория, товарная – украинская.

«Я не буду описывать ни тех впечатлений, ни того настроения, которое охватило меня при путешествии по Украине, – продолжает Глобачев. – Они всякому понятны, кто побывал под режимом большевиков и вырвался из этого сумасшедшего дома. Киев по контрасту с городами совдепии производил самое благоприятное впечатление на каждого приезжающего. Нормальный уклад жизни, торговля, обилие продовольствия, правовые отношения – все это было целительным бальзамом для измученных физически и нравственно беженцев».

Ленин и Троцкий быстро менялись. Первым это ощутил Горький. Он писал в газете «Новая жизнь»: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия… Надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата».

Новая власть решала экономические проблемы динамитом, социальные – арестами и голодом. Те, кто сопротивлялся, объявлялись врагами народа.