Ленин

В трагическую минуту испытаний, потрясений, безысходности последнее прибежище личности – сознание, способное придать дополнительные силы человеку, терпящему жестокое крушение. О чем думали после приговора в последние часы жизни соратники, сподвижники, помощники Ленина: Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков, Ганецкий, Горбунов? Можно только догадываться.

Духовный мир – не механическое вместилище идей и чувств, куда запросто мог запускать руку большевистский агитпроп. Для этого нужно было прилагать многолетние и колоссальные усилия, но и тогда могли появиться Рютин, Мандельштам, Солженицын, Сахаров, множество других сопротивленцев ленинскому режиму.

Общество, построенное по чертежам Ленина, потерпело историческую неудачу. Ни ликования, ни злорадства этот факт не вызывает и потому, что мы были сами его строителями. Но и семь десятилетий спустя мы не можем сказать и никогда, вероятно, не скажем всего, о чем думал пионер российского социализма. Почему он так много импровизировал? Перейдя к политике «военного коммунизма», что было сутью его убеждений, через пару лет вынужденно трубит отбой и провозглашает новую экономическую политику. Почему все его международные аферы и надежды были связаны прежде всего с Германией? Как мог он, человек, восхищавшийся музыкой Бетховена, собственноручно писать записки о расстрелах, повешении, инициировании террора?

Этих «почему» может быть множество. Свершенность многих его деяний и поступков облегчает ответы на многие из них, но далеко не на все. Почему в фантастически бесчисленных «Воспоминаниях», которые стояли на партийном полиграфическом конвейере в разделах «Ленин как человек», почти нечего читать, кроме бесконечной сусальной тавтологии?

Почти все, что написано о Ленине в нашей стране в жанре воспоминаний, произведено по одним и тем же партийным лекалам. Совершенство, безгрешность, гениальность, моральная и политическая чистота, мудрость, прозорливость, ангельская доброта и многое, многое другое (в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова, насчитывающем до 60 тысяч слов, около полутора тысяч слов выражают грани, свойства, черты личности) – все, абсолютно все позитивные качества присущи Ленину. Я не знаю людей (кроме редакторов и издателей), которые бы все это читали. Сам факт обожествления Ленина есть один из главных аргументов в пользу того, что ленинизм постепенно превратился в светскую религию. Ее нельзя было, естественно, критиковать. В ней не было позволено сомневаться. Разумеется, она была «единственно истинной».

Поэтому все советские очевидцы, когда либо писавшие о Ленине свои заметки – от Л.Б. Каменева, Г.Я. Беленького, К.Б. Радека, Г.Е. Зиновьева до В.И. Невского, С.Я. Аллилуева, А.С. Бубнова, В.Д. Бонч-Бруевича, – не были духовно свободны в своих воспоминаниях. Над всеми стоял созданный партией фетиш первого «вождя». Разве П.Д. Мальков, комендант Кремля, лично расстрелявший Ф. Каплан и вскоре побывавший у Ленина по его приглашению, все рассказал в своих отрывочных воспоминаниях? А Я.С. Ганецкий, бывший одним из самых доверенных финансистов Ленина и партии, все поведал читателям в своих заметках? Он так много знал о «немецком сюжете» большевиков… Или Е.Б. Бош, принимавшая от Ленина в 1918 году грозные распоряжения о расстрелах крестьян, была в своих воспоминаниях полностью откровенна? Почему Крупская не написала ничего о встрече Ленина с Парвусом в 1915 году в Швейцарии? Разве И.Н. Вацетис не знал, что вскоре после его назначения на Восточный фронт Ленин, принимавший командира латышских стрелков лично, предлагал Троцкому расстрелять его? Даже Горький, способный на самые резкие и справедливые слова в адрес Ленина в 1917 году, в своих воспоминаниях о вожде почти не упомянул о них. Подобный список можно продолжать до бесконечности. Люди писали то, что было положено писать.

Даже Н.К. Крупская не вольна была рассказывать и писать о своем муже то, что не утверждено ЦК. Когда в 1938 году вышла первая часть книги Мариэтты Шагинян «Билет по истории» («Семья Ульяновых»), Политбюро отреагировало быстро, дав оценку книге как «вредному, враждебному произведению». На Политбюро выяснилось, что роман консультировала Крупская…

В решении высшего партийного органа было записано: «Осудить поведение Крупской… Считать поведение Крупской тем более недопустимым и бестактным, что т. Крупская делала все без ведома и согласия ЦК ВКП(б), превращая тем самым общепартийное дело в частное и семейное дело… ЦК никому на это прав не давал»{1}.

Таковы большевики: вначале превратили прах мужа в мумию и выставили для всеобщего обозрения, а затем запретили жене говорить о нем то, что не санкционировано партийной коллегией.