Ленин

Пел, кричал, молился, плакал и смеялся истово старый, нищий, черный как земля. Маленький Володя внимательно приглядывался к нему. Удивительные рассказы старца будили всяческие мысли.

К хате старосты внезапно подъехала со звоном колокольчиков карета, за которой верхом ехало двое полицейских.

В избу вошел чиновник. Надменно поздоровался со старостой и спросил:

– В твоей деревне живет Дарья Угарова, вдова солдата, убитого на турецкой войне?

– Живет… – ответил испуганный крестьянин, дрожащими руками нацепляя на сермягу латунную бляху с надписью «староста» – символ его власти. – Около Кривого Оврага стоит хата Угаровой.

– Покажи мне хату вдовы! – приказал чиновник и вышел из избы.

Пошли они, провожаемые толпой крестьянок, поющим Ксенофонтом и сбегающимися отовсюду крестьянами.

Около маленькой хаты с дырявой крышей из почерневшей соломы, с выбитыми стеклами, занавешенными грязными тряпками, доила корову немолодая женщина; две девчонки деревянными вилами выбрасывали из хлева навоз.

– От имени закона забираем дом, поле и все имущество Дарьи Угаровой за неуплату податей после смерти мужа. – объявил строгим голосом чиновник. – Исполняйте ваши обязанности!

Кивнул он конным полицейским. Те вывели корову и начали накладывать печати на дом и хлев.

– Соседи, благодетели! – заорала, поднимая руки, крестьянка – Помогите, сложитесь, заплатите! Знаете сами, какая нужда в доме! Мужика нет… Пропал на войне. Что же я, бедная, одна сделать могла? Ни плуга, ни работника… Одна выхожу в поле с деревянной сохой, тянут ее корова и мои малолетние девчонки. Если бы не корова, единственная кормилица, давно бы с голоду померли. Помогите! Заплатите!

Крестьяне опускали головы и угрюмо смотрели в землю. Никто не пошевелился, никто не вымолвил ни слова.

– Ну так! – произнес чиновник. – Дарья Угарова должна еще сегодня покинуть усадьбу. Староста присмотрит, чтобы она не сломала печати до конца тяжбы.

Кивнул головой и уселся в карету. За ней поехали верховые полицейский, ведя на веревке корову.

Толпа не расходилась. Стояла в молчании, слушая причитания, жалобы и рыдания Дарьи. Она раздирала на себе полотняную рубаху, подпоясанную шнурком; рвала волосы и кричала ужасно, как раненая птица.

Расталкивая толпу, подошел к ней Ксенофонт. Бренча цепями, встал на колени перед отчаявшейся крестьянкой. Прижимая пальцы ко лбу, плечам и груди, шептал молитву и смотрел неистовыми, блестящими глазами. Наконец прикоснулся лбом к земле и произнес торжественно:

– Служанка Божия, Дарья! У тебя нет никого, кто бы защищал тебя и этих возлюбленных Христом деток? Нет никого, кто бы вас опекал?

– Никого, ах, никого! Сироты мы одинокие, несчастные… – отозвалась Дарья, разражаясь рыданием; почти потерявшая сознание, подкошенная отчаянием, бессильно оперлась о стену хаты.

– Во имя Отца, Сына и Духа Святого, аминь! – воскликнул нищий. – Тогда вот я, недостойный слуга Христа, беру вас с собой.

Пойдем вместе просить милостыню, на скитание… в зное, в морозе, в ненастье, бурю и вьюгу снежную… от деревни к деревне, от города к городу, от монастыря к монастырю… по всему необъятному обличию святой Руси! Как птицы будем, что не пашут, не сеют, и Бог урожай им ниспосылает, что в сердцах добрых люди вырастили. Не отчаивайтесь… Не плачьте! С Небес Христос Замученный и Мать Его Пречистая ниспошлет вам помощь. Собирайтесь. В дорогу далекую, знойную… Во Имя Христово… вплоть до дня, когда придет возмездие и награда для притесняемых, в слезах и боли тонущих. В дорогу!

Взял за руки девчонок и пошел, звеня железом. Дети не упирались. Шли покорно, тихо плача.

Дарья взглянула на уходящих, охватила отчаянным взглядом убогую хату, разрушенный хлев, поломанный забор подворья и брошенный подойник с остатками молока на дне. Крикнула пронзительно, угрожающе, словно ястреб, кружащийся над лугом, и побежала, догоняя Ксенофонта, постукивающего посохом, и тихо идущих перед ним девчонок в грязных холщовых рубахах, босых, с растрепанными льняными волосами.

Разбежались бабы по избам и, немного погодя, окружили уходящих в нищенские скитания, принося хлеб, яйца, куски мяса, мелкие медяки. Отдавали подаяние Ксенофонту и Дарье, шепча:

– Во имя Божие…

– Христос вознаградит… – отвечал нищий, пряча подаяния в мешок.

Вся деревня проводила до пересечения дорог прежних соседей, бросавших навсегда свое семейное гнездо. Дальше нищие шли уже сами. Только Володя, скрываясь в кустах, двинулся за ними.

Ксенофонт молился шепотом, Дарья тихо плакала, девчонки, уже успокоенные и обрадованные перемене в их жизни, бежали вперед и рвали цветы.

На полях работали крестьяне. Маленькие худые лошадки тянули соху с одним лемехом, откованным деревенским кузнецом, или из острого корня – при отсутствии железа. Тяжкий труд и напряжение заметны были в наклоненных головах слабых коней и вытянутых шеях и плечах людей, идущих за сохой. Лошадки пыхтели хрипло, крестьяне покрикивали задыхающимися голосами:

– Оооей! Оооей!

Володя подумал, что это тоже бурлаки, тянущие канат, привязанный к тяжелой лодке, наполненной нуждой и работой без отдыха и надежды.