Агонию Ленина описала и Крупская: «…Всё больше и больше клокотало у него в груди. Бессознательнее становился взгляд, Владимир Александрович (Рукавишников. –
Набальзамированное тело вождя поместили в мавзолей у кремлёвской стены, рядом с дорогой Ильичу могилой Инессы Арманд, на вечное сохранение, словно в ожидании грядущего воскресения. Хотя ещё 30 января 1924 года Надежда Константиновна выступила в «Правде» с письмом, где, в связи с созданием фонда для сооружения памятников Ильичу, как будто предупреждала против посмертного обожествления мужа: «Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т. д. – всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим».[285] Однако если вдуматься, вчитаться в эти строки, то вдова вождя здесь выступает лишь против внешних форм его почитания. Лучшим памятником Ильичу, по убеждению Надежды Константиновны, должно было стать построение социализма и коммунизма.
Но партийному руководству удалось уломать вдову: нельзя же лишать миллионы современников и потомков возможности лицезреть воочию гения всех времён! Сталину, Зиновьеву, Каменеву и другим вождям нужны были мощи главного святого новой религии. Бывший управляющий делами Совнаркома при Ленине Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич вспоминал: «Надежда Константиновна, с которой я интимно беседовал по этому вопросу, была против мумификации Владимира Ильича. Так же высказались и его сестры Анна и Мария Ильиничны. То же говорил и его брат Дмитрий Ильич. Но идея сохранения облика Владимира Ильича столь захватила всех, что была признана крайне необходимой, нужной для миллионов пролетариата, и всем стало казаться, что всякие личные соображения, всякие сомнения нужно оставить и присоединиться к общему желанию (“большинства Политбюро”, стоило бы добавить. –
По мнению Б.Г. Бажанова, вопреки официальной версии, реакция на смерть Ленина в СССР была достаточно противоречивой, и никакой «всенародной скорби», о которой говорила советская пропаганда, на самом деле не было: «В стране отношение к смерти Ленина двойственное. Часть населения довольна, хотя и старается это скрыть. Для неё Ленин – автор коммунизма; помер, туда ему и дорога. Другая часть населения считает, что Ленин лучше других, потому что, увидев крах коммунизма, он поторопился возвратить некоторые элементы нормальной жизни (НЭП), которые привели к тому, что можно кое-как питаться и жить. Наоборот, большая часть партии потрясена, в особенности низы. Ленин – признанный вождь и лидер. Растерянность – как теперь будет без него? В партийной верхушке отношение разное. Есть люди, искренне потрясённые, как Бухарин или ленинский заместитель Цюрупа, которые к Ленину были сильно привязаны. Немного переживает смерть Ленина Каменев – он не чужд человеческих черт. Но тяжёлое впечатление производит на меня Сталин. В душе он чрезвычайно рад смерти Ленина – Ленин был одним из главных препятствий по дороге к власти. У себя в кабинете и в присутствии секретарей он в прекрасном настроении, сияет. На собраниях и заседаниях он делает трагически скорбное лицо, говорит лживые речи, клянётся с пафосом верности Ленину. Глядя на него, я поневоле думаю: «Какой же ты подлец». О ленинской бомбе «письма к съезду» он ещё ничего не знает».[287]
А А.Д. Нагловский свидетельствовал, что после смерти Ленина «видел многих видных вельмож коммунизма, которые плакали самыми настоящими человеческими слезами. Плакали не только Крестинский, Коллонтай, Луначарский, но (в самом буквальном смысле) плакали заматерелые чекисты. Эти слезы были довольно «трогательны». Но любовь партии к Ленину и даже не любовь, а какое-то «обожание» были фактом совершенно несомненным. В Ленине жила идея большевизма. Он олицетворял ее. Людям нужны «идолы». И Ленин был великим идолищем большевизма».[288]