Надо особо подчеркнуть, что понимание бедности как зла, несправедливости, которую можно временно терпеть, но нельзя принимать как норму жизни, вовсе не является порождением советского строя и его идеологии. Напротив, сам советский строй — порождение этого взгляда на бедность. Прочитайте раздел о бедности из старого дореволюционного российского юридического учебника [105]!
Вот из него короткая выдержка: «Юридическая возможность нищеты и голодной смерти в нашем нынешнем строе составляет вопиющее не только этическое, но и экономическое противоречие… Каждый живет и дышит только благодаря наличности известной общественной атмосферы, вне которой никакое существование, никакое богатство немыслимы. Бесчисленное количество поколений создавало эту атмосферу; все нынешнее общество в целом поддерживает и развивает ее, и нет возможности выделить и определить ту долю в этой общей работе, которая совершается каждой отдельной единицей… Другими словами, за каждым должно быть признано то, что называется правом на существование.
Признание права на существование окажет, без сомнения, огромное влияние и на всю область экономических отношений».
В старой России «Домострой» учил: «И нищих, и малоимущих, и бедных, и страдающих приглашай в дом свой и как можешь накорми, напои, согрей, милостыню дай». В северных деревнях дома даже имели специальные приспособления в виде желоба. Нищий стучал клюкой в стену, подставлял мешок, и по желобу ему сбрасывали еду. Устройство находилось на тыльной стороне дома, вдали от окон — «чтобы бедный не стыдился, а богатый не гордился» (см. [106]).
Модернизация лишь придала этому порядку слабый европейский оттенок. Инерция имперского патернализма была устойчива. Так, Александр I в указе 1809 г. повелел бродяг отправлять по месту жительства, для них «безо всякого стеснения и огорчения». А недавно историки опубликовали такие документы: Николай I регулярно выдавал деньги всем действительно нуждающимся семьям казненных и сосланных декабристов. При этом он скупо считал, прибавлял, убавлял. Все это делалось в границе государственной тайны, которая хранилась всеми причастными к ней лицами под строжайшим контролем. Сложные чувства, которые возникли бы в обществе, узнай оно об этих неудобных делах, были исключены этой цензурой.
В периоды недорода множество крестьян ходили «в куски» — просили хлеба. Нормы этого института и его ритуалы прекрасно описал А.Н. Энгельгард в книге «Письма из деревни» в 1980-е гг. Эту книгу надо было бы прочитать сегодня [107]. Эти крестьяне — не нищие, они просили помощи у своих братьев, зная, что в какой-то момент они помогут своим братьям.
Вторжение капитализма наглядно показали нормы этой формации в России. Вот что говорил историк В.В. Кондрашин на международном семинаре в 1995 г.: «К концу XIX века масштабы неурожаев и голодных бедствий в России возросли… В 1872-1873 и 1891-1892 гг. крестьяне безропотно переносили ужасы голода, не поддерживали революционные партии. В начале XX века ситуация резко изменилась. Обнищание крестьянства в пореформенный период вследствие непомерных государственных платежей, резкого увеличения в конце 90-х гг. арендных цен на землю… — все это поставило массу крестьян перед реальной угрозой пауперизации, раскрестьянивания… Государственная политика по отношению к деревне в пореформенный период… оказывала самое непосредственное влияние на материальное положение крестьянства и наступление голодных бедствий» [108].
Эта этика бедности исчезает в нашей культуре только сейчас, на наших глазах.
Надо подчеркнуть, что даже наши либералы-западники, которые взялись в Февральской революции уговорить население принять проект построения капитализма, отвергали буржуазный индивидуализм и буржуазную жестокость. Вот как кратко сформулировал смысл капитализма С.Н. Булгаков в главе «Христианство и социализм» своей книги: «Капитализм есть организованный эгоизм, который сознательно и принципиально отрицает подчиненность хозяйства высшим началам нравственности и религии; он есть служение маммоны… Если по духовной природе своей капитализм в значительной мере является идолопоклонством, то по своему общественному значению для социальной жизни он покрыт преступлениями, и история капитала есть печальная, жуткая повесть о человеческой бессердечности и себялюбии» [109].