Ленин. Алгоритм революции и образ будущего

Созреванию германской революции мы явно не помогли бы, а помешали, “идя на возможность утраты Советской власти”. Мы помогли бы этим германской реакции, сыграли бы ей на руку, затруднили бы социалистическое движение в Германии, оттолкнули бы от социализма широкие массы не перешедших еще к социализму пролетариев и полупролетариев Германии, которые были бы запуганы разгромом России Советской, как запугал английских рабочих разгром Коммуны в 1871 году.

Как ни верти, логики в рассуждениях автора не найти. Разумных доводов за то, что “в интересах международной революции целесообразно идти на возможность утраты Советской власти”, нет… Настроение глубочайшего, безысходного пессимизма, чувство полнейшего отчаяния — вот что составляет содержание “теории” о формальном будто бы значении Советской власти и о допустимости тактики, идущей на возможность утраты Советской власти. Все равно, спасения нет, пусть гибнет даже и Советская власть, — таково чувство, продиктовавшее чудовищную резолюцию. Якобы “экономические” доводы, в которые иногда облекают подобные мысли, сводятся к тому же безысходному пессимизму: где уж, дескать, тут Советская республика, если смогут взять дань вот такую, да вот такую, да вот еще такую.

Ничего, кроме отчаяния: все равно погибать!

Почему тягчайшие военные поражения в борьбе с колоссами современного империализма не смогут и в России закалить народный характер, подтянуть самодисциплину, убить бахвальство и фразерство, научить выдержке?.. Нет, дорогие товарищи из “крайних” москвичей! Каждый день испытаний будет отталкивать от вас именно наиболее сознательных и выдержанных рабочих. Советская власть, скажут они, не становится и не станет чисто формальной не только тогда, когда завоеватель стоит в Пскове и берет с нас 10 миллиардов дани хлебом, рудой, деньгами, но и тогда, когда неприятель окажется в Нижнем и в Ростове-на-Дону и возьмет с нас дани 20 миллиардов.

Отказ от подписи похабнейшего мира, раз не имеешь армии, есть авантюра, за которую народ вправе будет винить власть, пошедшую на такой отказ.

Подписание неизмеримо более тяжкого и позорного мира, чем Брестский, бывало в истории,… не губило ни власти, ни народа, а закаляло народ, учило народ тяжелой и трудной науке готовить серьезную армию даже при отчаянно-трудном положении под пятой сапога завоевателя» [168].

Оппозиция программе переговоров Ленина затянула переговоры и сорвала договор, что резко ухудшило положение России. Ленин сообщил об этом в двух коротких статьях. Первая «Мир или война?» 23 февраля (10 февраля). В ней он писал:

«Ответ германцев, как видят читатели, ставит нам условия мира еще более тяжкие, чем в Брест-Литовске… До сих пор я старался внушить партии бороться с революционной фразой. Теперь я должен делать это открыто. Ибо — увы! — мои самые худшие из предположений оправдались.

8 января 1918 года я прочел на собрании около 60 человек виднейших партийных работников Питера свои “тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира”… В этих тезисах (§ 13) я уже объявил войну революционной фразе, сделав это в самой мягкой и товарищеской форме (глубоко осуждаю теперь эту свою мягкость)… В тезисе 17-м я писал, что, если мы откажемся подписать предлагаемый мир, то “сильнейшие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир”. Оказалось еще хуже, ибо наша отступающая и демобилизующаяся армия вовсе отказывается сражаться.

Только безудержная фраза может толкать Россию, при таких условиях, в данный момент на войну, и я лично, разумеется, ни секунды не остался бы ни в правительстве, ни в ЦК нашей партии, если бы политика фразы взяла верх.

Теперь горькая правда показала себя так ужасающе ясно, что не видеть ее нельзя. Вся буржуазия в России ликует и торжествует по поводу прихода немцев. Только слепые или опьяненные фразой могут закрывать глаза на то, что политика революционной войны (без армии…) есть вода на мельницу нашей буржуазии. В Двинске русские офицеры ходят уже с погонами.

В Режице буржуа, ликуя, встретили немцев. В Питере, на Невском, и в буржуазных газетах смакуют свой восторг по поводу предстоящего свержения Советской власти немцами.

Пусть знает всякий: кто против немедленного, хотя и архитяжкого мира, тот губит Советскую власть» [169].

Теперь о патриотизме, который якобы был сосредоточен в привилегированных сословиях — в подтверждение сообщений Ленина. В «Окаянных днях» Бунина на каждой странице мы видим одну страсть — ожидание прихода немцев.